Кулöм

смерть

К. в языческий период к.-з. и к.-п. представлялась чёрным медведем. Любопытно, что в ряде сюжетов об одиннадцати сыновьях с отцом, проглоченных лесным и водяным медведями (См. Шомвуква), образ Водяного Большого Медведя варьирует с образами подводных чудовищ (См. Глöт, Сир) — ср. образы медведя и ящера в нижней части сложных композиций на изображениях пермского звериного стиля. В похоронных причитаниях к.-з. К. в облике чёрного большого медведя "садится в красный угол", "застилает 5 (6) окошечек", "инеем покрывает печь". Подобные представления сохранились также в к.-з. и к.-п. загадках, где печь метафорически сопоставляется с пожирающей пастью или чёрной задницей медведя. В уд. вв. нв. свадебных причитаниях крёстного жениха невеста называет чёрным злым медведем, который хочет её пожрать (параллелизм свадьба = смерть).

Дикие животные и птицы, случайно попавшие (залетевшие) в дом, считались у к.-з. и к.-п. вестниками несчастий, болезней, К. (См. Орт.), а нередко и отождествлялись с ней. К.-з. говорили о появлении урöс, предваривших чью-л. смерть: "Тайö К. водзö" (Это перед смертью). Подобными же вестниками у вв. и печ. к.-з. считались животные, отличающиеся нестандартным поведением: мышь, скачущая на задних лапках, трясогузка, севшая на нос лодки и т.д. К. предвещало и появление в доме большого количества тараканов.

В среде к.-з. и к.-п. бытует множество запретов, примет, снотолкований, особенно, связывающих К. с древнейшим символом жизни, деревом. У уд. и вв. к.-з. нельзя было сажать рядом с домом черёмуху, дерево "низа", т. к. считалось, что она унесёт жизнь хозяина, или дом опустеет, когда её корни дойдут до сруба. Те же поверья связаны в современных представлениях с тополем. Не сажали и ель, символ К., хотя, если она уже росла, её не рубили, чтобы не накликать К. на кого-л. из членов семьи. Высохшие или упавшие на дом (наяву или во сне) деревья также означали смерть.

Некоторые образы видений, снов и реальные образы к.-з. и к.-п. устойчиво связывали с лёк К. — неестественной смертью; букв. "плохой смертью". Так, поедание кем-либо сырого мяса во сне или убийство кого-либо во сне означало его К. в результате убийства или травмы, видение корабля под белыми парусами или на верхней Вычегде — русалки (вауса) расчёсывающей волосы на берегу — утопление и т.д.

Ничего хорошего не сулила встреча во сне или наяву с приглашающим к себе кулöма (умершим): отказавшийся от приглашения, по представлениям к.-з. и к.-п., отделывался болезнью, а не отказавшийся уходил в мир иной. Предвещало К. также появление чьего-либо орт, антропоморфной части души у верхневычегодских к.-з.. Как правило, кулöма и орт, ситуативно олицетворяющие К., описываются болезненными, худыми, неопрятными. Вообще, в образе К. в устной сказочной и несказочной прозе преобладают антропоморфные черты. Имеется единственный текст о К. в женском облике, согласно которому К. стала первая жена Адама, проклятая Еном за то, что убила своих 12 дочерей по наущению Омöля. Она провалилась под землю, обречённая "пожирать своих детей", а её 12 дочерей стали носителями болезней и пороков. В данном тексте отчётливо просматривается влияние христианских апокрифов. В быличках, легендарных, сказочных сюжетах К. изображается мужчиной (в отличие от русской Смерти в женской ипостаси), в белом саване, нередко с косой, особенно подчёркиваются неопрятность и костлявость К.. При этом антропоморфный образ К. сохраняет характерный для зооморфного образа эпитет морт сёйысь "человека едящий, людоед".

Согласно мифологическим представлениям, К. наступала с вылетом души-дыхания (лов), по бытовым наблюдениям к.-з. и к.-п. — с прекращением дыхания, поэтому возле умирающего постоянно должен был кто-нибудь ждать лов петэм букв. "дыхания выход", чтобы, проверив зеркалом или гладким металлическим предметом отсутствие дыхания, правильно уложить покойника и закрыть ему глаза и рот.

Лит.: Доронин 1947, Лыткин, Гуляев 1970, Микушев 1987, Осипов 1986, Плесовский 1956, Рочев 1984, Уляшев 1994, ПМА.