Текстильная тема в обрядовой практике (по материалам Карелии) // Мифология и религия в системе культуры этноса. Материалы Вторых Санкт-Петербургских этнографических чтений. СПб.: Российский Этнографический музей, 2003.

В обрядах русских, карел и вепсов Карелии обнаруживается немало общих моментов, что довольно характерно для  ритуального использования текстиля. Особенно можно выделить использование вышивки и шире – текстиля в свадебном  ритуале. Именно эта сторона обрядовой практики являлась сферой непосредственных контактов не только на внутриэтническом (межродовом), но и на межэтническом уровнях. Например, у русских Заонежья было принято брать в жены карелок. С учётом роли, которую вышивка играла в свадебной обрядности, несложно понять тесную переплетённость разноэтничных традиций вышивки.

Одной из ключевых тем свадебных причитаний была рубаха невесты. В Заонежских поговорках количество рубах, заготовленных к свадьбе, измерялось определенными числами – 7, 9, 12 и 40. Религиозно-магические коннотации также присутствуют в свадебных текстах. В причитаниях часто встречаются мотивы, связанные с вышиванием  свадебной рубашки, которая «шита по три вечера рождественских. / И мы кроили по четыре благовещенских, / И вышивали по заутреням христовским. / И поспешали по обедням по петровским» (Федосова 1981, 213). Временной аспект имел важное ритуальное значение в женских рукодельных процессах. Семантические связи тканья с определённым временем (сутками) обнаруживается в области этимологии. «Сутки» (от «ткать») означает «то, что соткано», а «веретено» является однокоренным с древнерусским «веремя» (время) и означает «то, что вертится» (Савельева 1997, 76-77).

Сходные мотивы встречаются в карельских причитаниях, где невеста просит приготовить её одежду, чтобы одеть после бани: «белые, ни разу не надеванные одежды, сшитые так, что и швов не видно». Более детальное и близкое к заонежскому описание невестиной свадебной одежды встречается в сегозерской причети: «особые, на стан надеваемые, справные одежды, которые в Иванов день были выкроены, в Петров день были сшиты, на Пасху обновлены, атласные одежды, на которых швы не заметны» (Степанова 1988, 123). Налицо явное заимствование из русского свадебного обряда временных параметров, тогда как особенности пошива свадебной карельской рубахи (незаметность швов), упомянутые в причитании, - черта, присущая карельской традиции и имеющая много общего с пошивом погребальной или «смертной» одежды (Paulaharju 1995, 98; Konkka 2000, 84; Virtaranta 1958).

Текстиль, заготовленный в девичестве (рубахи, полотенца, подзоры), играл роль свадебных даров и у карел, и у вепсов, и у русских. Отличия есть в вербальных контекстах обрядов, особенно в церемонии свадебного одаривания. В приговорах, сопровождавших одаривание, повторялось перечисление этапов изготовления вещи - прядение, тканьё, отбеливание, вышивание. Эта формула встречается во многих описаниях севернорусского свадебного обряда: «Наша княгиня не спала, не дремала, дары справляла, тонко пряла, звонко ткала, бело белила, мне подарила» (Новикова 1992, 146). Подобные тексты являются описанием модели мира и, помимо передачи прагматической информации, репрезентируют определенные мифологемы (см. Цивьян 1977, 307). Описание процесса изготовления свадебного подарка, возможно, связано с идеей женского творения мира.

Текстильная или рукодельная тема не характерна для текстов финской, карельской или вепсской свадьбы. Во время раздачи подарков звучали карельские причитания, исполнявшиеся невестой и плачеёй. Содержание плачей, адресованных родне жениха сводилось к просьбе учить новобрачную порядкам в новом доме, принять её как родную в свою семью и т.п. (Конкка 1992, 194; Virtaranta 1958, 649; Inha 1921, 230). Приговоры с перечислением всех рукодельных процессов не встречаются в карельских причитаниях и свадебных текстах на карельском языке. Например, в карельском приговоре «meijan nevesku eule muannuh aivinon lahjoi varustannuh» (Сурхаско 1977:161), сопровождавшем одаривание, речь идет о приготовлении невестой даров, но не описывается процесс изготовления вещи.

Хотя многие элементы свадебного обряда, в частности, свадебные песни, заимствовались карелами у русских и, как уже отмечалось, прослеживается определенная близость свадебных обрядов, мифологема невестиного рукоделия-творения, видимо, характерна только для русской свадьбы (также встречается у води: текст с перечислением этапов подготовки текстиля звучал по-русски во время водской свадьбы – см. Alava 1908, 21). Отсутствие текстильной темы в вербальных текстах карельской свадьбы, возможно, объясняется тем, что на территориях проживания карел (особенно в Беломорской Карелии и северной части Сегозерья) лен практически не культивировался (Логинов 2001, 191).Карелы в основном сеяли коноплю, которая шла на изготовление рыболовных сетей и отчасти на одежду (с добавлением шерсти) (Материальная культура... 1981, 17, 212). Слово «pellava» («лен») изначально означало крапивные волокна, из которых изготовляли текстиль до того, как начали культивировать лен. К карелам и вепсам на территорию Русской Карелии (в южной её части, где были подходящие климатические условия) льноводчество было занесено русскими. В более северных районах, непригодных для этой культуры, лен и льняные холсты закупались карелами у русских - заонежан и каргополов, в частности, на знаменитой Шуньгской ярмарке в Заонежье. Там же покупали и  готовые вышивки (Капуста 2001, 260-264).

Символическое отождествление дара с объектом дарения (см. Фрейденберг 1978, 133) прослеживается на уровне наименований текстильных изделий: «свекровник», «образник» (ср. с часто встречающимся на полотенцах вышитым текстом: «Кого люблю, того дарю»). Обращение к этимологии названий и к семантике ритуальных действий вскрывает довольно архаичные обрядовые реалии, где дары маркируют и оформляют локусы непосредственного контакта с иным (и/или тождественным ему «чужим») миром. У вепсов было принято развешивать полотенца в избе, что представляется отголоском жертвоприношений домашним и родовым духам (Косменко1984, 47). В карельской свадебной обрядности подобное применение полотенец также связано с культом духов-покровителей рода мужа и с культом предков (Сурхаско1977, 192). Полотенца вешались к коньку печного столба с поклонами столбу, а не вручались непосредственно свекрови; оставлялись в бане, чтобы снискать благосклонность «хозяина» бани (то есть изначально дар предназначался баеннику), потом полотенца доставались свекрови (Сурхаско1976, 148; Маслова 1951, 33).

Учитывая этническую специфику и характер межэтнических контактов различных уровней, возможно проследить динамику изменений в представлениях об обрядовом значении текстиля и образов вышивки. За орнаментальной похожестью могут скрываться различия в использовании вышитого текстиля, что связано, например, с забыванием смыслов узоров и с функциональной перекодировкой ритуальных вещей. Строчевая вышивка одного из пудожских потенец, сфотографированных мною в конце 1980-х гг., своим сюжетом (выполнен в белой гамме: птицы с поднятыми крыльями по сторонам дерева) очень похожа на орнамент вепсской вышивки (см. Косменко 1984, 45). На обеих вышивках изображены восьмилепестковые розетки и схожие по очертаниям птицы, видимо, взятые с узорника. Вепсское полотенце предназначалось для настилания на гроб, а пудожское было свадебным. Птица символ как свадебной, так и похоронной обрядности. Однако, если вышивки красного цвета использовались как свадебные и никогда не применялись во время похорон, то белые вышивки по-выдергу использовались и в том и в другом ритуале.

На сегодняшний день в Карелии сохранили актуальность лишь некоторые сферы обрядовой практики, связанные с использованием текстиля. Прежде всего, имеется в виду приношение заветов к источникам, крестам и в часовни (почти всегда текстиль покупной). Исчезновение вышивки, образы которой некогда имели важное значение в обрядах, не привело к исчезновению заветной традиции, что по-своему подчёркивает значение текстиля в качестве дара и вариативность других кодов текстильной темы.

Литература:

Alava 1908 – Alava V. Vatjalaisia häätapoja, lauluja ja itkuja / Alkukielellä muistiinpannut V. Alava. Helsinki.

Virtaranta 1958 – Virtaranta P.Vienan kansa muistelee. Porvoo-Helsinki, 1958.

Inha 1921 – Inha I.К. Kalevalan laulumailta. Elias Lönnrotin poluilla Vienan Karjalassa. Helsinki, 1921.

Капуста 2001 – Капуста Л.И. Костюм и декоративно-прикладное искусство сегозерских карел // Деревня Юккогуба и её округа. Петрозаводск, с. 260-268.

Конкка 1992 – Конкка У.С. Поэзия печали. Карельские обрядовые плачи. Петрозаводск.

Konkka 2000 - Konkka A. Vaatteen nurja 1. Tekstiilien semiotiikasta // Rihma – elämän lanka. Kajaani, s. 81-102.

Косменко1984 – Косменко А.П. Народное изобразитель­ное искусство вепсов. Л.

Логинов 2001 – Логинов К.К. На огороде, в поле, на покосе // Деревня Юккогуба и её округа / Отв. ред. В.П. Орфинский. Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского гос. ун-та, с. 190-199.

Маслова 1951 – Маслова Г.С. Народный орнамент верхневолжских карел // Труды Института Этнографии. Новая серия. Т. II. М.

Материальная культура... 1981 – Материальная культура и декоративно-прикладное искусство сегозерских карел XIX - начала XX в. Л.

Новикова 1992 - Новикова В.В. Вышитые изделия в севернорусском свадебном обряде // Обряды и верования народов Карелии. Петрозаводск, с.127-150.

Paulaharju 1995 (1924) – Paulaharju S. Syntymä, lapsuus ja kuolema. Vienan Karjalan tapoja ja uskomuksia. Pekka Laaksonen (toim.). (Kansanelämän kuvauksia 41). Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura.

Савельева 1997 - Савельева Л.В. Языковая экология: Русское слово в культурно-историческом освещении. Петрозаводск.

Степанова 1988 – Степанова А.С. Карельские свадебные причитания и ритуальная свадебная баня // Обряды и верования народов Карелии. Петрозаводск. С. 106-130.

Сурхаско1976 –  Сурхаско Ю.Ю. Религиозно-магические элементы карельской свадьбы // Этнография Карелии.

Сурхаско1977 – Сурхаско Ю.Ю. Карельская свадебная обрядность. Л.

Федосова 1981 - Федосова И.А. Избранное / Подгот. Б.Е. Чистова., К.В. Чистова. Петрозаводск.

Фрейденберг 1978 - Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М.

Цивьян 1977 - Цивьян Т.В. «Повесть конопли»: к мифологической интерпретации одного операционного текста // Славянское и балканское языкознание. М.