«Иконическая риторика» этнофутуризма // Семиозис и культура. Философия и феноменология текста. Сборник научных статей. Вып. 5. / Под ред. И.Е. Фадеевой и В.А. Сулимова. – Сыктывкар, 2009, с.179-181.

При рассмотрении проблематики, связанной с выяснением особенностей символической репрезентации региональной культуры и идентичности, значительный интерес представляют направления современной национальной художественной культуры как формы выражения регионального идентитета и этнического самосознания. В частности, речь идет о т.н. этнофутуристическом движении, получившем развитие в постсоветском пространстве финно-угорских регионов России (12:57-70).

С точки зрения академических художественных кругов, этнофутуризм - это андеграунд, который противопоставляет себя всему "официальному" в сфере искусства. В тоже время, этнофутуристические выставки и фестивали финансируются правительствами финно-угорских республик как события, отражающие развитие национальных культур (Ижевск, Йошкар-ола, Пермь, Сыктывкар, Саранск). Фактически, этнофутуризм становится составной часть институтов идеологической пропаганды региональных властей. Хотя художники и писатели этнофутуристы, как правило, демонстративно подчеркивают свою аполитичность и несопричастность к национальным движениям в финно-угорских республиках. Симптоматично в этом плане и создание в 2006 году Финно-угорского культурного центра Российской Федерации в г. Сыктывкаре - как государственного органа, осуществляющего мониторинг этно-политических и этно-культурных процессов, происходящих на финно-угорской "периферии" России.

Этнофутуризм отражает не только суть новых творческих поисков в литературе, изобразительном искусстве и кинематографии, но и парадоксы современных этно-политических процессов, происходящих как на европейском Севере России, так и в Прибалтике, Скандинавии и Финляндии. В частности, речь идет о процессах этнической дефрагментации и реидентифакиции - появление т.н. "новых" этносов ("сету", "квенов", "изьватас", "удорачей", "усть-цилемов", "поморов"), которые пытаются добиться особого политического и экономического статуса в составе эстонцев, финнов, коми и русских (2:13-57).

Понимание происходящего на культурных маргиналиях предполагает, прежде всего, обращение к предыстории современных процессов, в которых ключевая роль нередко принадлежит Финляндии. В хельсинкском Музее Культур недавно работала выставка «Карелия. На границе с Финляндией» (4.4.2008 – 4.1.2009), посвящённая беломорским карелам, ливвиковским карелам, карелам-людикам, тверским карелам, вепсам, ингерманландским финнам, саамам Кольского полуострова, русским Карелии, ижемским коми и русскому населению Поморья. На экспозиции впервые представлены материалы, собранные финляндскими исследователями на оккупированных территориях во время Великой Отечественной войны. Название выставки Карелия. На границе с Финляндией и его финноязычный оригинал Rajantakaista Karjalaa ’Карелия по другую сторону границы; Заграничная Карелия’ имеют мало общего с географическими реалиями, более соответствуя контурам «Великой Финляндии» и иллюстрируя иносказательность «карельской» темы. Начинается выставка с неприметного экспоната, на который не каждый посетитель обратит внимание или достойным образом оценит его ключевую роль в визуальном ряду: «Под нашим знаменем и нашему знамени я клянусь всем, что мне дорого и свято, пожертвовать свой труд и свою жизнь во благо отечеству, во имя национального пробуждения Финляндии, ради Карелии и Ингрии, ради Великой Финляндии. Как правда то, что я верую в единого великого Бога, также правда, что я верю в Великую Финляндию и её великое будущее» (из клятвы Академического Общества «Карелия»)(3). Ещё одной особенностью вернисажа является включение северных русских в выставочные персонажи, что на фоне идеологической специфики выставки может, на первый взгляд, показаться не совсем уместным. В этом не только уступка политкорректности, но и логическая отсылка к великофинляндскому проекту, идеологи которого оправдывали территориальные претензии и обосновывали генетическое и культурное отношение финнов к западной цивилизации, объявляя финно-угорское население российского Северо-Запада арийским nordisch. Проведение тождества между чудью и deutsche позволяло заявлять, что финны наравне с германцами имели важнейшее значение в государственном обустройстве славянской Руси (4; 9:197-200).

Ю. М. Лотман отмечал характерную особенность изобразительного искусства, связанную с иллюзией создания тождества объекта и его образа. В этом процессе имеет место двойная кодировка, когда сначала несловесному тексту приписываются черты словесного, а наследующем этапе, напротив, словесный текст наделяется несловесными (иконическими) признаками (1:74-86). Северо-Восток дал финляндской культуре богатое традиционное наследие, на основе которого появился эпос «Калевала» и сформировались представления о «Золотым веке» фин(лянд)ской истории. Затем потребовалось подтверждение и иллюстрирование карелианистской риторики фотографиями традиционных пейзажей, орнаментами, предметами крестьянского быта и пр. «иконическими» символами. Отправляясь в 1894 г. в Карелию, И.К. Инха писал: «Моим первоочередным намерением было бы собрать материалы, которые потом могли бы использоваться в иллюстрировании Калевалы, в географических описаниях и в этнографических целях»(7:84-86). Фотографии и путевые заметки Инхи (8) произвели столь сильное впечатление на М. Хаавио, что он занялся изучением народной поэзии, стал активистом великофинляндского проекта, а в период оккупации принял непосредственное участие в избавлении «словесно-иконической» Карелии (11) от портивших ландшафт инородческих элементов: «[7.7.1941] Я с молодости был под влиянием Карелии. Изучал народную поэзию Карелии. Прочитал романтический труд И.К. Инха «С песенных земель Калевалы» и на основе его сформировал представление о нетронутых природе и народе Восточной Карелии. Был членом «Племенного клуба» и «Академического общества «Карелия»». И вот, только что захвачен Вокнаволок. Я хотел увидеть и прочувствовать свои рунопевческие деревни» (о событиях 7 июля 1941 г., из вступления к публикации дневников) (5:7-8).

С поражением Финляндии в «последней «войне за Карелию»», как назвал этнограф С. Пялси (10), великофинляндскому потенциалу нашлась новая сфера применения. Уже в 1944 году (ещё до вывода Суоми из войны) М. Хаавио призвал исследователей и деятелей культуры к краеведческой деятельности внутри Финляндии. Изучение исчезавшей финляндской деревни курировалось целым рядом именитых учёных с опытом военно-полевой работы, что составило основу современной культурно-идеологической экспансии финляндцев на Русский Север. Их активное участие в проектах национальных парков, «этническом» туризме, в миссионерской деятельности и в этнофутуристической сфере, имеющей откровенно «иконический» план выражения, диктуется внутрикультурными ожиданиями.

Эстетика этнофутуризма ориентирована на современное осмысление традиционной этнической символики и, вместе с тем, по своему художественному конструктивизму основана на разрушении и размытии символического языка, характерного для тех или иных этнических культур. Эта двойственность заложена в самих истоках этнофутуризма, возникшего на противоречивом пересечении этнических, традиционалистких, (анти)глобалистских и идеологических дискурсов финно-угорского пространства. Процесс забывания/воспоминания традиционного наследия обусловлен запросом семиотических «центров» на обновление взаимосвязей с символическими «перифериями». Современная мода на использование в искусстве традиционных образов отвечает потребности культуры в осмыслении противоречивого исторического опыта и трансформации его из словесно-текстового состояния в «иконические» символы этнорелигиозного ландшафта.

***

1. Лотман Ю.М. Иконическая риторика // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история. М.: «Языки русской культуры», 1996, с. 74-86.

2. Шабаев Ю.П. "Новые идентичности" у финно-угров как политические инструменты // Этнографическое обозрение. 2006, №1, с.13-27

3. Akateeminen Karjala-Seura. AKS: Paamaarat ja toiminta. Helsinki, 1933, s.2.

4. Auer V., Jutikkala E. Finnlands Lebensraum: das geographische und geschichtliche Finnland / Als sachkundiger in philologischen und ethnographischen Fragen Kustaa Vilkuna. Berlin: Metzner, 1941

5. Haavio M. Me marssimme Aunuksen teita. Paivakirja sodan vuosilta 1941-1942. [Мы маршируем по дорогам Олонии. Военный дневник 1941-1942 годов]. Porvoo – Helsinki: WSOY, 1969, s. 7, 8.

6. Haavio M. Kuhalankosken mylly. Esko Aaltosen tohtorinkamppiaisissa 17.5.1944 // Haavio M. Puheita vv. 1924-1958. Porvoo – Helsinki: WSOY, 1959 (1944), s. 56.

7. Inha I.K. Suomalaisen Kirjallisuuden Seuralle / Keskustelemukset 18(7)II/94 // Suomi. Kirjoituksia isanmaallisista aiheista. Kolmas Jakso. 9 osa. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 1894, s. 84-86.

8. Inha I.K. Kalevalan laulumailta. Elias Lonnrotin poluilla Vienan Karjalassa. Kuvaus Vienan Karjalan maasta, kansasta, siella tapahtuneesta runonkeruusta ja runoista itsestaan. [С песенных земель Калевалы. По тропам Элиаса Лённрота в Беломорской Карелии. О земле, народе, собирании рун и собственно рунах Беломорской Карелии.] Helsingissa: Kansanvalistusseura, 1911.

9. Jussila O. Suomen historian suuret myytit. Helsinki: WSOY, 2007, s. 197-200.

10. Palsi S. Voittajien jaljissa. Sodanaikaisen Aunuksen oloja ja elamaa. [В след с победителями. Жизнь и быт военной Олонии.] Helsinki: O.Y. Suomen Kirja, s. 6.

11. Salminen V. Viena-Aunus: Ita-Karjala sanoin ja kuvin. [Беломорская Карелия - Олония: Восточная Карелия в словах и картинках/фотографиях.] Helsingissa: Otava, 1941. Брошюра фольклориста В. Салминена, где снимки из коллекции И.К. Инхи перемежаются с фотографиями, сделанными военными пропагандистами в 1941 г.

12. Ugriculture. Contemporary Art of the Fenno-Ugrian Peoples. Helsinki, 2000, p.57-70.