Кага вайöм

рождение, роды

К.-з. объясняют детям: "Ребенок появляется из дупла дерева, ребенка находят между дров в поленице". С символикой чудесного рождения связано представление о рождении детей из подмышки матери (см. Киняув). Незаконнорожденного ребёнка называют чурка (< рус.). О смерти младенца говорят: "Муысь петiс, муö мунiс" "Из земли вышел, в землю и вернулся".

Ритуальные действия по поводу рождения ребенка начинались задолго до родов и завершались через продолжительное время после них. Уже при появлении у девочки первых месячных мать вечером сама расчесывала ей гребнем волосы, и, заплетая косу, желала дочери расти здоровой женщиной, легко рожать желанных и здоровых детей, иметь молока как в полноводной реке, а затем вставляла гребень дочери в волосы. Свадебный обряд также насыщен символикой плодородия: невесте и жениху стелили овчинную шубу, чтобы детей много было; перед выходом к венцу на колени невесте сажали ребёнка; большое значение придавалось пище, связанной с плодородием, плодовитостью, рождением (куриные яйца, утиные гузки, зерно и т.д.).

Бесплодие считалось большим несчастьем и расценивалось как результат порчи или наказание за грехи. О бездетных супругах говорили: "Вермасны кö, эськö пуысь морттö вöчасны" "Если бы могли, они бы из дерева человека сделали". Для лечения бесплодных женщин народные врачеватели готовили отвары кага ваян турун "ребенка дающая трава", добывание которой было связано с символическим обращением к силам иного мира: в ночь на Иванов день знахарки в чистых одеждах переплавлялись через реку на луга и идя по кругу собирали травы, наделяемые магическими свойствами.

С наступлением беременности статус женщины изменялся. С одной стороны, будущая мать и ребёнок считались особенно подверженными сглазу, порче, поэтому строго соблюдались меры, призванные защитить их от вредоносных сил. Старались как можно дольше скрывать сам факт беременности. Обязательным было ношение оберега (вуджöр): иголки без ушка в вороте, крестика, нитки с ягодой пиона или бус вокруг шеи, платка на голове, и особенно оберега-пояса, как бы ограждающего тело беременной и плод (рыболовная сетка, шерстяная нитка, пояс мужа). Считалось, что при отсутствии оберега, нечистая сила может вытащить плод "из-под рёбер". (См. Вежöм.) Для того, чтобы не привлекать чужого внимания и тем более не вызывать зависти, беременная не должна была одевать новую красивую одежду, говорить о своем хорошем самочувствии. Ей следовало избегать встреч с людьми, слывшими колдунами, и ни в коем случае не вступать с ними в конфликты. Беременным запрещалось принимать участие в похоронах, и особенно, — смотреть на покойника, во избежание появления на свет мёртвого ребёнка. Известен запрет стричь волосы. Перед родами запрещалось что-либо брать у чужих или отдавать, чтобы не принять порчу или не отдать шуд "счастье" вместе с вещью. В то же время, окружающие не должны были отказывать беременной в чём-либо, особенно в пище.

С другой стороны, сама беременная представляла опасность для окружающих. Она могла передать магическую нечистоту пеж, поэтому беременной запрещалось кормить грудью, нянчиться с детьми, прикасаться к мужским вещам, орудиям лова, инструментам и т.д. Ей нельзя было присутствовать при возведении глинобитной печи, которая у к.-з. ассоциировалась с женским лоном. Считалось, что печь может потрескаться или развалиться во время родов женщины, присутствовавшей при строительстве (См. Пач). Подобная двойственность статуса беременной, а затем роженицы и новорожденного ребенка обусловлена их особой близостью к миру предков, преодоление которой происходило в ходе родильных обрядов.

Известны приметы, предсказывающие пол будущего ребенка. Согласно народным поверьям, пол ребенка определяет светило, под знаком которого произошло зачатие: после вечерней зари, при лунном свете зачинают девочек, поскольку их любит и дает луна, а при утренней заре, предвестнице солнца — мальчиков. Во время свадьбы при заплетании невесте волос двумя подружками примечали: если правая коса была готова раньше левой, то первым должен родиться сын, а если наоборот — то дочь. По к.-з. примете, если беременная первой увидит лягушку — родится мальчик, если ящерицу — девочка. Пол будущего ребенка пытались определить и по форме живота: острый живот — мальчик, круглый живот — девочка. Считалось также, если у беременной меж глаз, на лбу набухает вена, родится сын.

С приближением родов к беременной приглашали гöгинь "повитуху". Существовал обычай приглашать к роженице, у которой не выживали дети, многодетную мать или бабушку. Считалось, что младенец, принятый такой женщиной, будет жизнеспособен и здоров. Уверенность в том, что роженицу в этот период могут легко "сглазить" не только чужие, но и родственники, особенно незамужние девушки, бездетные женщины, заставляла соблюдать требование: "Чем меньше людей знает о родах, тем легче и быстрее они пройдут" и сохранять роды в тайне.

Самым предпочтительным местом для родов считались хлев и, особенно, баня, которую для благополучного разрешения от бремени роженица должна была протопить сама, самостоятельно наносив дров и воды. К.-п. считали также, что в этом случае ребенок будет крепче. Полки и пол устилались соломой, служившей постелью и в первые дни после родов. В баню роженица должна была идти босой. Если роды происходили в доме, то обычно женщина рожала на пороге жилого помещения. На Удоре зафиксирован обычай рожать в подполье, или на крышке люка в голбец.

С целью облегчения родов женщине давали выпить мыльной воды, развязывали все узлы на одежде, расплетали косы. Затяжные трудные роды объясняли "порчей" и роженицу окуривали магическими средствами (См. Тшынöдöм), поили и обливали заговорной водой (См. Ва), заставляли переступать через красный пояс, в доме отпирали все замки, а в особо тяжелых случаях открывали царские врата в церкви.

У прилузских к.-з. и к.-п. зафиксированы рудименты "кувады" — здесь отцу ребенка давали круто посоленный хлеб с горчицей или песком, который он должен был съесть во время родов, разделяя таким образом муки роженицы.

Родившегося ребенка повитуха подхватывала на руки со словами "Бласнэ, Христос, кузь нэм да бур шуд, ловзяс мэд" "Благослови, Христос, долголетия и счастья, выживет пусть", и осуществляла первичный уход за ним: перевязывала пуповину льняной ниткой (нередко выдернутой из подола рубашки роженицы) или волосами роженицы, перерезала ее ножом или ножницами на расстоянии 3-4 пальцев, обмывала и заворачивала новорожденного, чтобы "отец сильнее любил", в старую отцовскую рубаху. Для быстрейшего заживления пупок присыпали золой, обрабатывали слюной и, по некоторым сообщениям, смазывали для предупреждения грыжи мышиной кровью (См. Шыр).

Послед и пуповина наделялись способностью влиять на судьбу ребенка. У прилузских к.-з. и к.-п. существовал обычай перерезать или привязывать пуповину к предмету, относящемуся к желаемой для ребенка профессии: пуповину девочки перезали на прялке, веретене, отпавшую прятали в ящичек швейной машинки, в кудель, чтобы стала хорошей швеей, пряхой; пуповину мальчика перезали на прикладе ружья, на топоре, привязывали к плугу, чтобы имел тягу к труду. Если родители мечтали видеть своего ребенка ученым человеком, то пуповину привязывали к книге, если духовным лицом — то к церковному колоколу. Водку, настоянную на пуповине, давали выпить отцу, чтобы закрепить привязанность его к младенцу. Послед зарывали в землю во дворе, голбце или хлеву под навоз, делая его недоступным для уничтожения или колдовства. Если ребенок рождался в последе, то послед высушивали и сохраняли, считая, что от него зависит здоровье и благополучие ребенка.

Для предупреждения сглаза и порчи к.-п. родившемуся ребенку на лбу сажей проводили вертикальную полосу или рисовали крест, а чтобы ребенок был силен и здоров, на голову клали краюшку хлеба, трижды приговаривая: "будь здоров !" На Удоре к новорожденному прикладывали полено со словами: "расти и будь спокоен, подобно этому полену". Если ребенок был слаб или у роженицы ранее умирали дети, исполнялся ритуал его "второго рождения". В этом случае повитуха передавала новорожденного сквозь хомут многодетной женщине, которая принимала его как своего (См. Сийöс пыр лэдзöм).

В первый же день роженицу и ребенка обмывали и парили веником из веточек карликовой березки, принесенной с болота. Затем повитуха "правила" новорожденного: для придания головке "правильной формы" слегка обжимала ее со всех сторон руками; уложив младенца себе на колени, соединяла за его спинкой указательный палец левой руки и правой ноги и то же самое проделывала с правой рукой и левой ногой. Вся эта процедура повторялась в течение недели ежедневно, а по некоторым сообщениям — дважды в день.

В течение трех-семи дней, видимо, до отпадения пуповины, символизировавшей особую связь младенца с иным миром, роженица и ребенок считались "нечистыми" и жили в бане. Их не оставляли без присмотра, поскольку в этот период ребенка особенно легко могли "подменить". Подчёркивая нечеловеческую природу, ребёнка называли чудин (см. Чудь), коктöм сёкур (безногий мерин). Строго запрещалось обращение к нему словом андел (ангел). При контакте с роженицей защищались от пеж, набрав в рот воды или прикусив сосновую лучину. Лишь после недельного очищения и крещения ребенка (см. Пыртöм), знаменовавшего собой его социальное рождение и начало приобщения к миру людей, они переходили в дом. Во время перехода, предпочтительно осуществлявшегося в ночное время и считавшегося опасным, мать держала во рту какой-нибудь сор (лист или щепку).

Занеся в дом, новорожденного со словами "Би койд перыд, пач койд ён, тшын койд сюсь" "Будь быстрым как огонь, крепким как печь, проворным как дым" прикладывали лбом к печи, приобщая таким образом к родовому очагу.

Затем ребенка укладывали в изготовленную из еловых досок колыбель — дощатый четырехугольный ящик, несколько расширенный к изголовью, и с помощью изогнутых черемуховых прутьев подвешенный на березовом шесте к матице. У к.-п. люлька делалась из выгнутого луба и сверху перекрещивалась веревкой так, что ребенок оказывался привязанным. Она обязательно занавешивалась легкой тканью для защиты ребенка от посторонних взглядов, света; на дно стелилась солома, а поверх нее — пеленки из старого ношеного белья и овчинка или одеяльце из лоскутов разного цвета. В качестве оберегов в колыбель клали соль, хлеб, иголку с обломанным ушком, ножницы, нож, а на изголовье вырезали, рисовали обычный или восьмиконечный намогильный крест. Колыбель первенца, если ребенок благополучно переступал детский возраст, старались сохранять и передавали по наследству.

Сысольские к.-з. в первые месяцы жизни укладывали младенца в специальный берестяной корсет, что находит параллель в угорской традиции содержания новорожденного до трехмесячного возраста во временной берестяной колыбели, после чего он проходил обряд очищения и приобщался к миру людей.

У к.-з. считалось, что до шести недель (вариант: трех месяцев) ребенок и мать еще "öти кокыс могилаын, мöдыс — му вылын" "одной ногой в могиле, другой — на земле". В течении шести недель женщине не разрешалось ходить в церковь и гости, во время молитвы подходить к иконам, ограничивались ее выходы на улицу, затем запреты с нее снимались, и оставались только касающиеся младенца. Из опасения подмены и порчи ребенка не оставляли без присмотра даже дома, не выносили на улицу, на показывали посторонним. Чтобы не косил потом всю жизнь глазами, ему запрещалось показывать сильный печной свет (ср. представления об устье печи как входе в иной мир, см. Пач), чтобы не вырос уродом, его туго пеленали длинной лентой, широким ситцевым поясом, поясом из ниток-самопрядок, заплетенных в косу. Ср. представления о поясе как о магическом круге, ограждающем от воздействия потусторонних сил, о символе дороги, отделяющей и соединяющей разные миры (см. Вöнь, Дöра).

С появлением зубов, примерно в шестимесячном возрасте, эти запреты и предписания снимались. Первый, заметивший у младенца зубы, дарил ему белую пинь дöрöм "зубная рубаха", первый посторонний, увидевший ребенка, благословлял его молитвой и завязывал пояс, что свидетельствовало о повышении социального статуса ребенка. Но по-прежнему ребенок был близок к потустороннему миру: считалось, что с улыбающимся во сне ребенком говорят ангелы, его особо берегли в бане от подмены, при беспокойном поведении лечили от "щетинки" — жестких волос под кожей (в этих случаях в протопленной бане спинку, щиколотки и предплечья ребенка растирали грудным молоком или обмазывали кислым тестом, покрывали льняным полотном и парили веником, надеясь, что выпарится "подкожная щетинка").

Двойственность статуса младенца проявлялась на уровне словесного общения. Широко распространенный в обращениях к детям эпитет зарни "золотой" не разрешалось произносить в отношении грудного ребенка, особенно в колыбельных песнях, в то же время характерными являлись выражения "нечистого" ряда: сiт додь "дерьма сани", сiт пестер "дерьма пестерь".

Годовалому ребенку впервые подстригали волосы, прядку из которых затем сохраняли, обрезали ногти, которые до этого времени матери предписывалось откусывать зубами, разрешали смотреть в зеркало, показывали ему его собственную тень. С этим временем обычно совпадало начало самостоятельного хождения и произнесения первых слов. У сысольских к.-з. как только ребенок делал первый самостоятельный шаг, то взрослый символически перерезал ему между ножками невидимую нить — "путо", а при произнесении первого слова собиралась вся семья, ребенка целовали и передавали из рук в руки по кругу. Научившийся ходить ребенок как бы завершал переход из мира предков в мир живых, и после этого о нем говорили: мортсяммис "очеловечился".

Лит.: Добротворский 1883, Ильина 1983, Налимов 1991, Сидоров 1928, Слепчина 1997, Семенов 1992, ПМ ОУ.

И.В. Ильина