Полевые исследования

Уральский миф // Семиозис и культура: философия и феноменология текста. Сборник научных статей. Вып. 5. Сыктывкар: Коми государственный педагогический институт, 2009, с.124-129

В среде американских финнов-переселенцев 1920-х годов, наряду с песнями классово-пролетарской тематики, были распространены произведения с лирикой цыганских романсов: «Дева Урала, темноволосая, красивая, синеглазая… Огненными поцелуями согреет она даже ледяную грудь» (12). Это слова из популярнейшего в те годы и сегодня неизвестного фокстрота «Uraliin» («В Урал»), исполнявшегося Катри Ламми. Вскоре после записи песни она эмигрировала в СССР, где стала примой петрозаводского финского театра. Впоследствии певица была репрессирована и последние годы своей жизни провела в доме престарелых на о. Валаам.

В Зимнюю и Великую отечественную войны в радиопередачах финской редакции советского радио и по громкоговорителям на линии фронта нередко транслировались песни в исполнении «красных» финнов. Великофинляндская пропаганда ответила новым текстом фокстрота:

В Урал, за него / бегут «вани», слышно быстрое шлёпанье валенок. / «Почему так в Англию / верил Сталин?», вздыхают [вани], рвя на себе волосы. / «Почему Суоми не поверила Тилте и Эйкия?» / Впрочем, побасёнка была дрянная, и достаточно противно озвучена. / В Урал, в Урал! Теперь нападает уже сама Суоми.

Помогите Ивану, / ужасные финляндцы (Suomen hirmut букв. ’ужасы Суоми’) скоро перетопчут весь [капустный] огород. / Хотя америкосы и выражают сочувствие, но толку от этого нет, / потому что япошки жалят огнём, как только могут, / а Германия взрывает тоннажи союзников. / В Урал, вот это дело. / «Вани» бегут [так], что валенки огонь высекают.

В Урал, в Урал: / туда бегут теперь Молотов и Сталин. / В Урал, в Урал! Мы их скоро догоним и поймаем. / Туда «вани» пытаются волочить свои самовары, / хотя сил едва хватает, чтобы придерживать ватные штаны. / В Урал, в Урал, / туда, в недра страны варваров.

Среди наиболее одиозных для белофиннов пропагандистских персонажей были советские радиодикторы Айно Каллио и Сайми Виртанен, получившие «птичьи» прозвища «московская Тилту» и «петрозаводская Тилту», а также поэт Армас Эйкия, побывавший в должности министра сельского хозяйства куусиненского правительства 1939-1940 годов (5). В грамзаписи песни, появившейся 28 февраля 1942 г., присутствуют только первые два куплета (19; 16; 13). Третий куплет вряд ли датируется позднее самого начала 1943 г. Исход Сталинградской битвы не располагал финляндцев к подобным настроениям. Для них стало актуальным проиграть войну с наименьшими потерями.

Буквализм винительного падежа в переводе формы Uraliin отражает мифологический смысл текста. В Урале, за/под ним локализован «нижний» мир, куда отсылается демонизированный «рюсьский» антагонист. Также символично то, что грамзапись была обнародована в «День Калевалы». 28 февраля 1835 года Элиас Лённрот подписал для опубликования свой первый вариант эпоса, впоследствии обретшего всемирную известность (6). «Калевальские» мотивы легли в основу произведений и исследований множества поэтов, учёных, художников и литераторов, воспроизводящих представление об эпосе как базовом тексте фин(лянд)ской культуры. Криптологическая специфика «упрощённых изложений» (26) в том, что системообразующих текстов, как минимум, два, причём, эпос характеризуется семиотической периферийностью. Центральная роль принадлежит произведению, о котором сложно найти какие-либо упоминания в околокалевальской риторике. В серии «Издания Общества Финской Литературы», основанной в 1834 г. в качестве фундамента будущей культуры и финского литературного языка, «Калевала» стоит вторым номером. Начинает серию перевод повести Г. Цшокке «Das Goldmacherdorf» (23; 22). «Калевала» 1835 года была опубликована в 500 экземплярах, чего хватило для распространения вплоть до 1849 года, когда появился её окончательный вариант. Первое финноязычное издание цшоккеского «Kultala» (букв. «Золотово», совр. «рай», «эльдорадо») вышло в количестве двух с половиной тысяч экземпляров. Тираж не задержался на полках книжных лавок. В последние десятилетия XIX в. повесть была включена в школьный курс обучения. Текст имел важное значение в формировании дискурсивной действительности Финляндии XIX века, когда представления о финнах и Финляндии подвергались очередной внутрикультурной перекодировке (см.: 8; 20; 17).

Иоганн Генрих Даниил Цшокке (1771-1848) особенно известен своей общественно-политической деятельностью. После учёбы во франкфуртском университете, первых литературных опытов и странствий, он занимал различные высокие посты, будучи депутатом Гельветической республики в Аарау, начальником департамента по школьному образованию, правительственным комиссаром, и в итоге – одним из основателей Швейцарского государства. После выхода в отставку писатель заведовал лесным и горным делом в кантоне Аарау. Там же он основал масонскую ложу и лично разработал её устав (14; 8:291). Мировоззрение Г. Цшокке нашло отражение в «Делателях золота». Русскоязычный перевод текста несколько адаптирован, имена героев изменены, что обеспечивало легкость восприятия читательской аудиторией пропагандировавшихся писателем идеологем. Главный герой повести Данила (в оригинале Osvald, в финноязычном переводе Toivonen 'Надеждин') после семнадцатилетнего отсутствия возвращается с войны в родную деревню и вместо прежней идиллии видит разруху и полное падение нравов. Потерпев неудачу в попытках изменить ситуацию, он лишь нажил себе немало врагов, и, прежде всего, среди деревенских старшин, понявших, какая угроза появилась для их трактирного бизнеса. Одним из немногих сторонников Данилы стал мельник, на дочери которой он женится. Данила соглашается бесплатно работать учителем, получая возможность влиять на происходящее через своих воспитанников. Селяне находят объяснение странному поведению главного героя в колдовстве, подозревая, что он обладает секретом делания золота, и, наверняка, расправились бы с ним, но Данилу неожиданно посещает «сын короля». Негативное отношение большинства местных жителей сменяется чувством страха и уважения к главному герою, у которого они хотят научиться мастерству делания золота. Данила берёт с избранных им адептов клятву в течение семи лет следовать определённым правилам, проявляя усердие в работе, цивилизованность в проявлениях религиозности и сдержанность в повседневной жизни. Лишь по прошествии семилетнего срока Данила объясняет причины своего обогащения: «Спасибо нашему старому школьному учителю, покойному отцу моему, что научил он меня многому полезному и между прочим межеванию. Потому что, когда я пошёл в солдаты, то это знание, при честном поведении, отличило меня перед товарищами. Строго исполнял я свою службу и был произведён в офицеры. Раз в сражении, увидя наследного принца, окружённого неприятелем, навёл я быстро на них свой отряд и спас принца от смерти. Вот отчего у меня этот шрам на лбу и этот орден на груди, а при отставке, по случаю заключения мира, дали мне пенсию на всю жизнь; проезжая наши края, наследный принц не забыл меня и посетил сам, как вы помните» (28:204-205).

П. Каркама отмечает, что для традиционно-реалистичного литературного персонажа характерен внутренний монолог, раскрывающий его противоречия и переживания, и поэтому выглядит странным почти полное отсутствие «внутренней» речи у главного героя. Исследователь проводит аналогии между утопией и историческими примерами тоталитарного общественного устройства (8:270). Финноязычный перевод повести озаглавлен как «Kultala: hyödyllinen ja huwittawa historia, yhteiselle kansalle luettavaksi annettu» ’Золотово: полезная и занимательная история, общему/единому народу для прочтения данная’. На момент издания текста в 1834 г. литературный финский язык был в стадии становления. Слово yhteinen, использованное переводчиком в подзаголовке, видимо, ещё не имело строго определённого значения, варьировавшегося между ’единый’ и (совр.) ’общий’. Представление yhteinenkansa’общий/единый (для кого?) народ’ отражало точку зрения адресантов текста, использовавших его в качестве средства формирования однородной аудитории, народа, которого не существовало ни как общего, ни как единого. Суоми последовательно вводила в заблуждение своих финно-угорских соплеменников, среди которых до сих пор немало верящих в то, что для создания государственной системы достаточно придумать эпос.

В период оккупации Петрозаводска 1941-1944 годов в распоряжение финляндских исследователей попали фонды Государственного архива советской Карелии. Целью работы архива трофейных материалов, начальником которого был назначен Пентти Ренвалл, стало выяснение характера деятельности финнов-коммунистов в советской Карелии. Война для Финляндии вскоре закончилась, но в 1944 г. была опубликована статья П. Ренвалла (18). Он не случайно начинает изложение с 1935 года. В этот год в советской Карелии, как и в Финляндии, отмечалось 100-летие эпоса «Калевала». На заседании по случаю торжеств коммунист Э. Гюллинг провозгласил, что социалистическое строительство в Карелии является созданием нового «Сампо». Именно в этот период беломорский поселок Ухта, второй по величине финский центр советской Карелии (что подчеркивается П. Ренваллом), был переименован в Калевалу. В том же году исполнилось 15 лет Карельской трудовой коммуне, что для «красных» финнов послужило удачным поводом продемонстрировать свои достижения в промышленном развитии Карелии и осуществлении «ленинско-сталинской национальной политики». «Красно-финская» редакция этой политики конкретизировалась в том, что вскоре будет определено как буржуазный национализм. В северных районах республики среди карел под влиянием финнизации появилась мода менять на финские свои старинные «русские» фамилии (Петров, Родионов и т.п.). Финнизация приводила к разделению населения по этническому признаку буквально во всех сферах повседневности и общественно-политической деятельности. «Финноязычные» карелы проводили отдельные от русских комсомольские собрания, а в школах карельские дети не хотели сидеть за одной партой с русскими сверстниками. Из 22 газет 10 были на финском языке, из 8 журналов – 5 финноязычные. До 1935 года в Реболах и Ругозере не было русскоязычных книг, ни один из руководящих работников не говорил по-русски. В школах Ребол, Кестеньги и Ухты русский язык вообще не преподавался. «Финн остаётся финном, даже если он коммунист», резюмирует А. Лайне свои впечатления от изложенных П. Ренваллом фактов (25:17). Перенесение на действительность симулятивной цшоккеской модели провоцировало конструирование искусственной «внутренней речи» культуры, что позволяет понять, казалось бы, странное совпадение в методах и целях деятельности «красных» и «белых» финнов. И те и другие были воспитаны на морализаторском тексте Г. Цшокке, программировавшем на экспансивное просветительство семиотической периферии: «[21.9.1941] Я борюсь между двумя противоположными притягательными силами. Моё эстетическое «я» очаровано всей этой окружающей нас старинной, рунопевческой и картинной действительностью. Моё интеллектуальное «я» чувствует тяжкое отвращение при мысли о том, что наши греко-католические армейские священники[1] теперь наверняка станут со всем неистовством крестоносцев скармливать этому простому народу такие христианские суеверия, у которых мы, лютеране, отвоевали себя уже более четырехсот лет назад. Всё большее подтверждение получает гротескный взгляд на вещи, постоянно присутствующий в моём сознании, пока я нахожусь по эту сторону границы: финны прибыли в Восточную Карелию как какой-то «господский народ», неся в себе неестественные грёзы о земле, превращаемой вместе с людьми в декоративный музей, который управляется военной интеллигенцией, каждое мгновение получающей наслаждение от своей надменности и осознания собственного превосходства» (15:207-208; из дневниковых записей О. Пааволайнена, работавшего в пропагандистском отделе оккупационных войск). В самом названии статьи П. Ренвалла, звучащего в переводе двусмысленно[2], присутствует общая для «красных» и «белых» финнов установка на отождествление этнического (финскость) и государственного (финляндскость) понятий nation, благодаря конструированию искусственного социального уровня nation.

Повесть Г. Цшокке начинается с описания семиотического центра деревни «делателей золота», где под старыми липами селяне проводят свои сходы и праздники. В финноязычном переводе липы превратились в рябину. Переводчик текста то ли намеренно использовал одну из важнейших финских мифологем, то ли сам попал под влияние мифологии, адаптируя повесть. В перечне карельских и хямяляйских идолов, составленном просветителем и реформатором М. Агриколой (около 1510 – 1557), есть упоминание о брачующихся верховном божестве Укко и его супруге Рауни. Исследователи связывают эти мифологические образы с пограничной символикой рябины, фигурирующей в карельских и финских рунах как чёртово творенье. Интерпретаторы видят в рябине метафору женской сексуальности (2:41-42) и дендрарный код, отмечавший периоды засева и сбора урожая, на которые приходились её цветение и плодоношение (1).

В 1970-х годах появился очередной перепев уральского мифа. «Каждый ребёнок 1970-х знает песню «Уральская рябина». Но не те слова!», пишет современный блоггер, отмечая, что естественная для городов с миллионным населением и громадными заводами «машинная романтика» была чужда для финляндского мировосприятия, и поэтому переводной текст крайне далёк от оригинала (21). В финноязычном переводе городской вальс навевает девушке любовную тоску и напоминает ей «историю уральской рябины». В последнем куплете (всего 3 куплета) звучит надежда героини оставить однажды в прошлом «шум городов» и вернуться туда, где «цветёт рябина» и где она «вновь увидит милого». Подобные адаптированные тексты составляют основу (мета)географических представлений многих поколений (1).

Первоначальная редакция «Калевалы» 1835 г. начиналась с того, что Вяйнямёйнен рождается, тридцать лет и зим проспав в чреве матери. Он идёт в кузницу и куёт соломенного коня, на котором отправляется в путь. В засаде героя подстерегает Ёукахайнен. Лопарь стреляет в Вяйнямёйнена, хотя и три Девы Природы (Луонноттарет), и мать запрещают ему покушаться на мудреца: «Вяйнямёйнен сын твоей тётки». Э. Лённрот пишет в резюме к руне, что лопарь озлоблен на Вяйнямёйнена «неизвестно по какой причине». Причина «родственная», автокоммуникативная: «своё» в «чужом», «чужое» в «своём». Восточный ветер наиболее губительно сказывался на урожае финляндских крестьян, принося то жару, то затяжные дожди, что стало природно-климатическим обоснованием мифологизации восточного направления. События «Калевалы» окончательной лённротовской редакции (1849 г.) начинают разворачиваться опять же благодаря свирепому восточному ветру: «Начал дуть свирепый ветер, / Поднялась с востока буря, <...> / Ветер плод надул девице, / Полноту дало ей море» (7; 24:22). Финляндцы оказались на крайнем северо-западе финно-угорского пространства, но истоки финской традиции на северо-востоке. Противостояние с Похъёлой-Севером «Калевалы» стало аллегорией двойственного отношения финляндцев к премодерновому прошлому и нивелирующей рациональности модерна.

С 1836 г., когда в журнале «Mehiläinen» («Пчела») вышла статья Э. Лённрота «О плачах Русской Карелии» (11), по 1989 г., когда С. Корхонен опубликовала библиографию научных публикаций, затрагивающих тему смерти, в Финляндии вышло 368 научных «смертных баек» (10). Позднее С. Корхонен стала готовить библиографию, охватывающую последующие пятнадцать лет (9), предполагая её небольшой объём, но была крайне удивлена. Ею было обнаружено в два раза больше текстов. В новую библиографию включены также статьи и монографии, касающиеся философии смерти, темы смерти в искусстве, языковедческие и литературоведческие исследования (всего чуть более 150 публикаций), что свидетельствует как о многообразии подходов к феномену смерти, так и о признании этого «многоголосия» в качестве элементов научного библиографического метаописания. Siperiaopettaa ’Сибирь (на)учит’ аналог русского Жизнь научит. Финнов учит Смерть. В фин(лянд)ской метагеографии Север локализован на нечеловеческом Северо-Востоке (27). На Карельском перешейке, где велась семисотлетняя война за Карелию, в вепсской «Сибири» языковеда Л. Кеттунена, на пермском северо-западе, превратившемся в описании этнографа У.Т. Сирелиуса в «Северо-Восток России», в эсхатологии современных исследователей, рассуждающих, как и их предшественники, о судьбах одних и тех же перманентно исчезающих народов и культур, в вепсской Бьярмии, на мгновение завоеванной М. Хаавио: «Местами была видна лиственница. - Не так уж и далеко отсюда заросшая ею территория, которая простирается до Сибири» (4:239; 3).

Потенциал финской традиции в «варварских недрах» метагеографического Севера. В зависимости от политической конъюнктуры мифологические доминанты вуалируются желанием финляндцев принять участие в строительстве социализма, риторикой освобождения от русского ига или идеей окультуривания финно-угорских соплеменников, с которыми Суоми по-данайски делится просветительским бременем. «Внутренняя речь» финляндской культуры скрыта в финно-угорском ландшафте, в меняющихся редакциях уральского мифа.

1. Anttonen V. Pihlaja, naisen kiima ja kasvuvoiman pyhä locus // Elektroloristi, 1997. № 1. 4. vuosikerta. - < http://cc.joensuu.fi/~loristi/1_97/vant197.html >.

4. Haavio M. Me marssimme Aunuksen teitä. Päiväkirja sodan vuosilta 1941-1942. Porvoo – Helsinki: WSOY, 1969.

5. Jahvetti. Suomi Neuvostoliiton radiossa. [Суоми в радио Советского Союза.] Helsinki: Suomen Kirja OY, 1942.

7. Kalevala. Helsingissä: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 1849. (Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran toimituksia, 14).

8. Karkama P. Kullan tekemisen aakkoset. Heinrich Zschokken Goldmacherdorf ja sen suomennos // Kansanomainen ajatelu (professori Satu Apon 60-vuotisjuhlajulkaisu) / Toim. Eija Stark ja Laura Stark. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 2007. (Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran Toimituksia 1106).

9. Korhonen S. Kuolema ja kulttuurien tutkimus – bibliografia 1989-2004 [Смерть и исследование культур – библиография 1989-2004 годов] // Elore, 2005. №1. (Vol. 12) / Toim. O. Fingerroos, K. Koski. - < http://cc.joensuu.fi/~loristi/1_05/kor1_05.pdf >.

10. Korhonen S. Kuolema Suomen perinnetieteellisessä kirjallisuudessa: bibliografia vuoteen 1989. Helsinki: [Suomalaisen Kirjallisuuden Seura], 1989. 40 s. (Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran kirjaston julkaisuja; 7). В сети Интернет: Сайт Общества Финской Литературы. - < http://www.finlit.fi/kirjasto/julkaisu/kuolema.htm >.

11. Lönnrot E. Itkuvirsistä Venäjän Karjalassa // Mehiläinen, 1836, syyskuu-lokakuu.

15. Paavolainen O. Synkkä yksinpuhelu. Päiväkirjan lehtiä vuosilta 1941-1944. I osa. [Мрачный монолог. Страницы дневника 1941-1944 годов. I том.] Porvoo – Helsinki: WSOY, 1946.

17. Rantanen P. Suolatut säkeet. Suomen ja suomalaisten diskursiivinen muotoutuminen 1600-luvulta Topeliukseen. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 1997. (Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran Toimituksia, 690).

18. Renvall P. Neuvosto-Karjalan suomalaisuuden kriisin alkuvaiheista [О начальном периоде кризиса фин(лянд)скости Советской Карелии] // Historiallinen Aikakauskirja, 1944. Neljäskymmenes vuosikerta.

20. Sulkunen I. Kultala, Keckman ja Suomalaisen Kirjallisuuden Seura // Zschokke H. Kultala: hyödyllinen ja huvittava historia, yhteiselle kansalle luettavaksi annettu. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 2004. (Suomalaisen kirjallisuuden klassikoita).

21. Takkirauta. Uralin pihlaja // Takkirauta. Pig iron tapped off the furnace of the ironmistress. 15.9.2007. - < http://takkirauta.blogspot.com/2007/09/uralin-pihlaja.html >.

22. Zschokke H. Das Goldmacherdorf. Aarau: Sauerländer, 1817. В сети Интернет на немецком: Projekt Gutenberg-De. - < http://gutenberg.spiegel.de/?id=5&xid=3197&kapitel=1#gb_found >.

23. Zschokke H. Kultala: hyödyllinen ja huwittawa historia, yhteiselle kansalle luettavaksi annettu / Suom. C.N. Keckman. Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, 1834. (Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran toimituksia 1).

24. Калевала / Пер. Л.П. Бельского; вступ. ст. и прим. С.Я. Серова. Л.: Лениздат, 1984. («Библиотека народно-поэтического творчества»).

25. Лайне А. Национальная государственность в Карелии и Коми в период НЕПа // Kansallisuus ja valtio / Toim. A. Laine. Joensuu: Joensuun yliopisto, 1995. (Joensuun yliopiston julkaisuja, 5).

26. Лич Э. Культура и коммуникация. Логика взаимосвязи символов. К использованию структурного анализа в социальной антропологии / Пер. с англ. И.Ж. Кожановской; послесл. В.Я. Чеснова. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН. (Этнографическая библиотека), 2001.

27. Нехельсинкское время // Историческое произведение как феномен культуры / Отв. ред. А.Ю. Котылев, А.А. Павлов. Вып. 2. Сыктывкар: Изд-во СыктГУ, 2007.

[1] В 1923 г. Финляндская Православная церковь была переподчинена Константинопольскому Патриархату, за чем последовало полномасштабное реформирование церкви. Несогласные с нововведениями монахи и священники лишались сана. В том же 1923 году была основана постоянная финно-угорская выставка в Национальном музее Финляндии. «Национализация» православных стала одним из эпохальных событий, подводивших итог финляндским неудачам в «племенных войнах» за Карелию и Ингерманландию 1918-1922 годов.

[2] «О начальном периоде кризиса фин(лянд)скости Советской Карелии».Suomalaisuus ’фин(лянд)скость’ > suomalainen (сущ. и прил.) ’финн/финский; финляндец/финляндский’.