Как этнографическая активность творит "своих" и "чужих"

Хеккинен Кайя, Йоэнсуу

// «Свое» и «чужое» в культуре: Сборник научных статей / Отв. ред. В. М. Пивоев; ПетрГУ. Вып. 2. Петрозаводск, 2001, с.122-128

Этнография и антропология (как и многие другие области науки) с момента своего появления породили разделение людей, групп людей, этносов и народов на «своих» и «чужих». Рождение этнографии часто связывалось непосредственно с формированием нации. В этом процессе национализм выступает в роли идеологического фактора. В национализме определяют и конструируют единую нацию, иллюзорный характер которой также акцентируется1. Одновременно из этой единой нации исключаются многие группы людей, которые можно определить как этнические или социальные меньшинства. В этом процессе складываются и развиваются различные границы. Есть границы государства, но есть также и внутренние границы, которые определяют «чужих» людей своей страны. К природе национализма относится и то, что все «свое» понимается лучше, чем «чужое». Критерии различий осознаются и углубляются. Некоторые типичные черты культуры и характера человека получают прочный национальный отпечаток. Например, говорят о финском, карельском или русском «национальном характере». В последнее столетие эта тема была очень популярной среди этнографов 2. Однако, следует подчеркнуть, что при оценке различия и одинаковости культурных черт не обязательна объективная основа. Именно в этой сфере классификации и оценки работают этнографы.

Этническая культура любого народа может многими различными чертами и способами входить в состав национальной идеологии и национального движения. Известно, что финская этнография и фольклористика были с самого начала в тесной связи с национальным движением прошлого века. Собиранием фольклора и составлением «Калевалы» хотели обосновать и упрочить национальное самосознание финнов. Эту задачу ясно понимал и выполнил Элиас Лённрот. И еще по сегодняшний день в Финляндии говорят о «Калевале» только как о финском эпосе, а не о финско-карельском, как принято в России.

В национальном движении Финляндии в разряд «других», или «чужих», попали русские. Недоверие по отношению к русским и неприятие всей русской культуры всегда было и остается вплоть до наших дней существенным фактором для финских националистов. В этом отрицании проявилось их негативное воздействие на финское этническое сознание. Они не хотели признавать русские черты в финской и еще больше в карельской культуре. В то же время обычно особо подчеркивалось родство финно-угорских народов.

То, какие стороны выделяются в национальной и этнической культуре, зависит, в конечном счете, от политической и общественной ситуации. Это ясно видно, если сравнить исследования культуры карелов в России и Финляндии. В России чаще подчеркивалась близость карелов к русским, а в Финляндии — к финнам3. Вероятно, здесь был бы необходим некий компромисс. Таким образом, я исхожу из того, что не может быть, в сущности, никакой чисто объективной этнографии, которая является идеалом естественнонаучной позитивистской науки. В какой-то степени общественно-научные и гуманитарные науки всегда политизированы. Этнографы должны хорошо сознавать, какова их позиция и кому и чему они в конце концов служат.

Этнография как фактор оппозиции

Когда говорят об общественном и политическом значении этнографической науки, нужно также помнить об оппозиционном характере этнографии. В этнографической науке Финляндии в XIX в., правда в очень умеренной и академической форме, проявлялась мысль о самобытности Финляндии и финнов, хотя о государственной независимости тогда еще не решались говорить. В России политические ссыльные Сибири, а также Карелии внесли свой вклад в развитие российской этнографии. Достаточно упомянуть работу супружеской пары Ефименко. Они писали о карелах с очень большой симпатией, противодействуя великорусскому шовинизму.

Отстаивание интересов малых народов является задачей этнографии во всем мире, но парадокс в том, что этнографию и антропологию одновременно использовали во многих странах и для обоснования колониальных претензий. Многие этнографы поднимают свой голос в защиту малых народов, и в этой связи я хотела бы упомянуть этнографа Галину Старовойтову.

Постколониальная критика

Этнографов и антропологов периодически критикуют за подчинение интересам власти. В то же время сформировались различные направления в нео- или контрантропологии и контрэтнографии, которые выдвигали задачу помощи малым народам. Этнографы хотели бы отдать свой голос в защиту угнетенных национальных меньшинств, женщин, а также народов, существующих на окраинах цивилизованного мира.

На данный момент в сфере постколониального подхода к этим народам третьего мира вызревает критика прежних стереотипов и идеологии «оказания помощи», поскольку такая «помощь» может играть роль своеобразного принуждения и угнетения. Такие «помощники», как ни парадоксально, волей-неволей подчиняют тех, кому они помогают своими советами, ибо они решают за них, что нужно сделать, как им надо действовать, каков их правильный идентитет. Получается, что те, кто помогает, и те, кому помогают, являются «чужими» друг другу.

По мнению теоретиков этого направления, например Спивака4, у малых народов есть свой голос, они не нуждаются в том, чтобы другие говорили за них. В доброжелательном отношении этнографов к малым народом проявляется стремление к опеке и подчинению. Они относятся к национальным меньшинствам третьего мира как к детям, которых надо защищать.

Финские этнографы также не свободны от таких стереотипов. Так, в XIX в. этнографы говорили о карелах как о «детях», детях природы, менее цивилизованных, чем финны, сентиментальных и неспособных к логическому мышлению. Почти то же говорили о карелах и русские. Финны считали своей национальной задачей говорить за карелов на политическом и цивилизованном уровне и полагали, что карелам нужно отделиться от русских и осознать свою причастность к финнам.

На данный момент, по моим наблюдениям, в Финляндии идет тот же самый разговор о защите карелов в России, что финнам нужно спасать карелов экономически, политически, культурно и религиозно. По моему мнению, в финской этнографии в настоящее время проявляются тенденции, в которых содержатся традиционные представление и стремление рассматривать карелов только как часть некоего «калевальского» народа. При этом исчезает представление о карелах как о гражданах многокультурного и многонационального государства.

Собственный голос?

Так каков же собственный голос карелов или иного национального меньшинства? Каков он в России и каков он в Финляндии? Ответы на эти вопросы можно поискать в собственных культурных организациях карелов и вепсов. Но в то же время надо помнить, что большая группа карелов остается непричастной к этим организациям. На это у них есть свои причины. Я заметила, что финские исследователи пренебрегают такими карелами, которые не выражают достаточно ясно свою карельскую идентичность, свою принадлежность к карелам. На самом деле среди карелов формируется деление на «своих» и «чужих».

Культурные общественные организации выдвигают свои языковые и культурные требования и предлагают программы развития (Бирин, Клементьев). Финны обычно поддерживают такие требования. В движении активистов есть лингвисты, этнографы и историки, многие из которых по национальности карелы и вепсы. Работа с этнографами и лингвистами, принадлежащими к национальным меньшинствам, была и остается для меня лично крайне интересной и необходимой. В соответствии с постколониальной доктриной исследователи, принадлежащие к национальным меньшинства, могут быть сторонниками создания моста между «своими» и «чужими». С другой стороны, возникает вопрос об академических ученых, которые далеко не всегда объективны. Мы все относимся к «племени» исследователей, то есть мы все «чужие» для этих этнических меньшинств.

Таким образом, нужно направить взор в сторону «любителей». Мы можем назвать их любителями-этнографами, краеведами-активистами, которые играют важную роль в развитии этнического самосознания как в России, так и в Финляндии.

Музейная работа

По мнению финских исследователей, в краеведческой работе в России сегодня можно обнаружить много интересного. Неотъемлемой частью краеведческой работы является музейная деятельность, которая служит выражением этнической идентичности, и местные музеи можно считать выражением национального самосознания. Я исколесила многие вепсские деревни и в дальнейшем буду говорить об этой проблеме, прежде всего опираясь на полученный в вепсских музеях материал. Во многих деревнях (например, в деревне Курбан Ленинградской области) созданы интересные школьные музеи, местные музеи основаны также и в других населенных пунктах. Находящиеся в школах музеи, в моем понимании, не являются новым явлением. Но сейчас появились новые оттенки истолкования их задач. С одной стороны, уменьшается стремление акцентировать внимание на этнической специфике территории. С другой стороны, музеи находятся в тесной связи с национальными движениями, в данном случае с вепсским движением. Активисты движения заинтересованы в музеях, они заботятся о них и помогают в музейной работе.

Иногда в работе музеев возникают местные скрытые противоречия. В деревне Пондала Вологодской области вепсские активисты не могут получить от местного руководства помощь для основания музея, представляющего вепсскую культуру, так как в центре области уже существует музей, специализирующийся на русской культуре.

Во многих вепсских музеях есть этнографические отделы поразительно богатые экспонатами. Так, например, в деревне Курбан в Ленинградской области находится большое количество традиционных этнографических экспонатов: одежда, рукоделие, берестяные изделия, а также работы по дереву и металлу, ценные вышивки.

С педагогической точки зрения школьные музеи всегда имели большое значение. Я часто слышала, как какой-нибудь взрослый или ребенок рассказывали, что в музее находятся сделанные их бабушкой или дедушкой предметы. Таким образом, каждая вещь для отдельного человека может быть реальным и крайне действенным мостом в историю.

Все вещи очевидно имеют вепсское происхождение, хотя сегодня население деревни Курбан в национальном отношении смешанное. Известна легкость в определении специфических черт национальной культуры, которые считаются «своими». Так, например, архитектуру Кижей обычно считают «карельской» и говорят непосредственно о карельской архитектуре, по крайней мере в Финляндии. Но в музее Кижи карельским является только один дом, который сюда доставили из карельской деревни.

Деятельность местных музеев объединяет активистов национального движения различным образом. Музейная работа часто связывается с возрождением языка, что опять же, возможно, находится в связи с деятельностью фольклорной группы. Например, в Курбанской школе читающие на вепсском языке дети горды своим музеем, многие из них участвуют в работе вепсского хора. Нетрудно заметить, что музеи имеют прежде всего колоссальное организаторское и воспитательное значение.

Любопытным образом историческое и национальное самосознание проявляется в музеях, которые находятся на бывших финляндских территориях, относившихся к Финляндии перед Второй мировой войной. Например, в Приморске (бывшем Койвисто) есть музей, в котором имеются исторический и этнографический разделы. В историческом разделе представлены материалы, которые рассказывают о финнах, живших там перед войнами. Речь идет прежде всего о фотографиях, демонстрирующих занятия и жизнь людей. Есть также и некоторые вещи, сохранившиеся от финнов. Однако о пребывании финнов на Карельском перешейке и в районе Суоярви не упоминалось в разделах, рассказывающих о периоде Советской власти, поскольку организаторы музеев и партийные власти хотели видеть эту территорию чисто русской. В историческом разделе важное место отведено демонстрации материалов о Великой Отечественной войне, но там же находятся и экспонаты, относящиеся к Советско-Финской войне. Таким образом, музей показывает, как бывшие «чужие», то есть финские вещи, могут стать «своими».

Заключение

Местные музеи с точки зрения проблематики «своего» и «чужого» являются более интересными, чем государственные этнографические музеи, в которых всегда представлено официальное понимание истории. В таких местных музеях наглядно отражается напряжение между «своим» и «чужим». Вне зависимости от эпохи некоторые черты приобретают отпечаток «своего», их принимают частично как свое прошлое, частично как свою этнически-национальную (или государственную) общую картину. Другие черты обходят молчанием, и они предаются забвению, что также являлось одним из средств упрочения власти.

Работа любителей-этнографов крайне важна. Я также убедилась в том, что этнография как наука может приносить пользу их работе, ибо благодаря ей достигается многоголосие, многомерность понимания этнической идентичности. Нужно пересмотреть принципиальные установки этнографической теории и методологии, гарантируя право заниматься собирательской и исследовательской деятельностью не только академическим ученым, но и любителям, как «своим», так и «чужим».