| |
Представления об этапах взросления |
| Слепчина Н.Е. © 1998 В традиционных обществах социализация детей происходит путем включения их в систему половозрастной стратификации и связанных с ней стереотипов полоролевого поведения. Основным смыслом традиции, по словам известного этнолога А.К.Байбурина, "является передача картины мира", которая может быть представлена "как сумма прецедентов" и осуществляется "не столько с помощью текстов, сколько посредством образцов, моделей, на основе которых любой текст может быть воспроизведен заново". /1/ Весь набор педагогических средств и приемов входил в космологическую схему культуры, и, проводя уместную в данном контексте аналогию между сооружением дома и "строительством" человека, можно сказать, что "в результате конечный продукт приобретал (в той или иной мере) черты мировоззренческой схемы" /2/. В этой связи особое значение приобретает проблема нормативного канона человека. Имплицитно присутствуя в сознании носителей той или иной культуры, нормативный канон личности, или, иными словами, образ "совершенного человека" в роли которого нередко выступал культурный герой, определял задачи воспитания детей. Очевидно, что нормативный канон человека, по традиционным представлениям, включал, прежде всего, возрастной и половой критерии. Как отмечает И.С.Кон, "любая периодизация жизненного цикла всегда соотносится с нормами культуры; она не столько описательна, сколько ценностно-нормативна, что наглядно выступает в таких понятиях, как "созревание", "совершеннолетие", "зрелость"/3/. Количество возрастных этапов является категорией релевантной, зависящей, главным образом, от соответствующего культурного контекста, при этом "количество институционализированных возрастных степеней меньше, чем число имплицитно подразумеваемых возрастов"/4/. Предлагаемая статья написана на материалах традиционной культуры и этнопедагогики коми. Ее цель - обобщение и анализ лингвистических и этнографических данных о процессе взросления детей и его восприятии в народной культуре. К источникам, позволяющим осуществить намеченный междисциплинарный подход в решении сформулированной цели, относятся, прежде всего, обширные полевые материалы, собранные с применением составленного автором вопросника. Следует подчеркнуть, что характер поставленной цели и используемых источников предполагает широкое использование семиотических методов, оправдавших себя при изучении сходных проблем. В настоящее время в распоряжении исследователей находится весьма ограниченное количество опубликованных данных по этнографии коми, указывающих на существование в прошлом специальных обрядов или церемоний, сопровождавших переход от одного возрастного этапа к другому, или позволяющих реконструировать их / 5/. Речь идет не о родильных или свадебных обрядах коми, подробно изученных и описанных как в этнографическом, так и в семиотическом аспектах /6/, а о ритуальных действиях, маркирующих границы ступеней взросления ребенка от рождения до вступления в брак. Можно предположить, что процесс роста и социализации детей на этом этапе жизненного цикла воспринимался народным сознанием как достаточно плавный переход от одного возрастного сообщества к другому (о чем можно судить по отсутствию инициаций, связанных с половым созреванием) в рамках половозрастной стратификации сельской общины. Каждая "ниша" в такой стратификации имела свой статус в символическом мире культуры. В практическом, бытовом плане она предполагала различные возрастные экспектации, т.е. определенные наборы требований к ребенку со стороны взрослых и оценок ими ребенка. Очевидно, что и требования, и оценки взрослых были обусловлены нормативным каноном личности в культуре. Для характеристики статуса детства "вообще" (говорить о детстве "вообще" можно лишь с достаточной долей условности) целесообразно выделить период от рождения до полутора-двух лет, поскольку вербальное и невербальное общение взрослых с детьми этого возраста в целом свободно от оценок и выражает лишь эмоциональное отношение к детям. Показательны в этом плане словесные обращения. При всех естественных и неизбежных вариациях, в языке отразились закрепившиеся в реальной жизни, в частности, под влиянием древней мифологии и фольклора, определенные стереотипы речевого поведения, характеризующие стиль и тонус отношения родителей к детям. Эти стереотипы в то же время маркировали место раннего детства в символической картине мира. Анализ вербальных средств общения с младенцами в коми семье не оставляет сомнений в их желанности и позволяет охарактеризовать стиль отношения родителей к детям как заботливо-теплый, создающий благоприятный эмоциональный фон для их психического развития. Об этом свидетельствует большое количество ласковых обращений к малым детям, закрепившихся в коми языке, их богатая образность и разнообразие грамматических и стилистических средств, выполняющих экспрессивную функцию, а также табуирование грубых, бранных слов в общении с маленькими детьми. Исключением являются выражения, порицающие ребенка за "забывчивость" в отправлении естественных надобностей, не носящие, однако, обидного характера: "кудзь воль", "кудзь рузь", "сiт ноп" (соответствующих значению "зассанец", "засранец) и т.п. С другой стороны, многие распространенные пейоративные обращения семантически отрицательного, "нечистого" ряда ( такие как "зырым бедь", "зырым ныр", "сiт додь" и т.п., соответствующие значениям "сопляк", "засранец"), как правило, приобретали в устах матери или другого любящего человека шутливый, и даже ласкательный оттенок. Эти языковые явления отражают особое место маленьких детей в символической картине мира. Известным коми этнологом В.П.Налимовым были зафиксированы факты, свидетельствующие о восприятии ребенка в народном сознании как "ритуально чистого" существа, что объясняло его участие в особо ответственных медицинских процедурах и гаданиях/7/. Эти факты позволяют говорить об амбивалентности отношения культуры к младенцам, обусловленной их связью, по традиционным представлениям, с сакральным миром предков, и являются проявлением характерного для традиционного мировоззрения коми культа предков. Двойственность статуса маленьких детей в традиционном мировоззрении с недавнего времени вновь привлекает внимание исследователей /8/. На уровне вербального общения подобная амбивалентность выражается, с одной стороны, в уже отмечавшемся табуировании абценных выражений, а также некоторых слов, ассоциирующихся с подземным миром, и восходящих, вероятно, к древнему коми язычеству. Например, при всей распространенности в обращениях к детям эпитета "зарни" (золотой) в различных сочетаниях, существуют запреты на это слово в отношении маленьких детей, особенно в колыбельных песнях. С другой стороны, характерными являются выражения "нечистого" ряда (уже упоминавшиеся напр., "сiт додь", "сiт пестер" и т.п.) в обращении к детям, а также семантически примыкающие к ним речения, содержащиеся в дразнилках (типа "гачыд усьома" - штаны упали) и потешках. Выразительным примером двойственного отношения, в рамках традиционной культуры, к младенцам является, с одной стороны, табуирование слова "ангел" в отношении ребенка, которого еще не успели окрестить, а с другой строны - восприятие его как "чистого" и безгрешного существа, что находило выражение, в частности, в ритуале похорон. Обмывая умерших младенцев, (в отличие от обмывания взрослых покойников), часто не пользовались мылом, подчеркивая этим отсутствие у них какого-либо греха. "Мылом хотели снять всю грязь с тела, говорили, что после этого покойники становятся совсем другими. Ребенок же сам по себе считался ангелом, он не успел нагрешить, у него нет вины перед Богом", - указывают наши информаторы. Там же, где умершего ребенка обмывали мылом, это мыло впоследствии "подсовывали мужику, который бил жену и детей, чтобы руки мужчины отяжелели и в следующий раз не смогли подняться на ребенка". Иными словами, мылу, которым обмывали умершего ребенка, приписывалось совершенно определенное очищающее (от греха) действие. Рассказ нашего информатора об этом обычае сопровождался рядом примеров, иллюстрирующих такое чудесное свойство мыла. В невербальном общении, как и в вербальном, отношение к младенцам как к "чистым" существам подтверждается большим количеством данных. В.П.Налимов, в частности, описал ряд запретов, существовавших для взрослых в отношении малых детей. Например, взрослый, имея на руках ребенка, не мог мочиться, иначе, как считалось, ребенок может заболеть. "Если нарушителем является женщина, то ребенок покрывается сыпью. Если же нарушителем правила является мужчина, то ребенок будет высовывать язык изо рта, как бы подражая мужскому половому члену" /9/. Особое место маленьких детей в символической возрастной стратификации сельского мира, представления об их "чистоте", сближающей детей с людьми преклонного возраста, были в значительной степени обусловлены представлениями об их ритуальной "бесполости" и кругом связанных с этим понятий. У коми, как и у других этносов, "природные" признаки пола приобретали определенные культурные атрибуты, соответствующие естественным половым различиям. По словам А.К.Байбурина, "только с помощью специальных ритуальных операций они (природные половые различия - Н.С.) приобретали "истинное" значение, получали своеобразную санкцию на существование"/10/. Одно из первых действий такого рода было связано с обрезанием пуповины. По коми народной традиции, находящей параллели в культуре восточных славян, пуповину новорожденной девочки ниткой привязывали к веретену или другому орудию женского труда, а пуповину новорожденного мальчика - к ружью, плугу и другим предметам мужского обихода. Подобные манипуляции объяснялись представлением, согласно которому ребенок будет любить такую работу, к орудию которой привязывали пуповину. В приведенном примере отчетливо прослеживается установка на соотнесение ребенка того или другого пола с определенными сферами деятельности, выступающими в роли классификаторов процесса половой идентификации. Об этом же свидетельствуют вопросы, которые было принято задавать отцу новорожденного ребенка: "Отец-батюшка, кого ты ждешь на этот раз? Малого удалого мальчугана или хозяюшку-доченьку?" ( Кодос но тэ виччысян, отеч? Дзоля мича нылос али визув зонмос?) На это отец отвечал: "Мне бы мальца-удальца, но и хозяюшка будет неплоха" (Мен бы визув зонмос, но и бур ань оз ло лек). Другие примеры: "Кто у тебя родился - кто будет искать в голове или дроворуб? (Кодi тэнад чужи - юр гуджгысь али пес тотшкысь?), "Ягодница или добытчик глухарей родился?" (Вотос вотысь али чукчи кыйысь чужи?), "Будущий охотник или следящая за печью родилась?" (Воро кайысь али пачо видзодысь чужи?). О новоржденной девочке говорили: "Туесок под чомор родился" (Чомор туис чужи). Иногда такие вопросы подразумевали оценку и имущественный аспект будущей семейной роли: "Приносящий приданое или уносящая приданое - кто родился?" (Приданной вайысь али приданной нуысь чужис?). Обсуждая вопрос об этапах взросления детей, уместно привести цитату из книги С.В.Максимова "Год на Севере", где в коротком абзаце ясно обозначены рубежи, вычлененные наблюдательным взглядом бытописателя: "Потом (после рождения - Н.С.) целых полгода пеленают его усердно и крепко, чтобы не выросло дитя уродом, и не кажут ему сильного печного света, чтобы не косило оно потом всю жизнь глазами. Годовалых кладут на закорки подростков, сестренки или братишка и дают право выходить на улицу дышать свежим воздухом и развивать на неоглядных полянах, обступивших кругом селение, молодое зрение малютки, которое в взрослом состоянии пригодится ему при стрелянии дичи и лесных зверьков прямо в мордочку, чтобы не испортить шкурку" / 11/. В приведенной цитате упоминается "усердное и крепкое" пеленание ребенка до 6 месячного возраста. Тугое пеленание младенцев, отмеченное С.В.Максимовым у усть-цилемов, было также распространено повсеместно и у коми, при этом есть данные о том, что особенно строго это требование соблюдалось в отношении девочек. Ребенка перевязывали специальной длинной лентой (тасмой), или широким ситцевым поясом (тобот вень), или же поясом из ниток-самопрядок, заплетенных в косу (гашник). Существование специальных названий для ленты или пояса указывает на то, что этим предметам придавалось определенное значение. В селе Пажга зафиксирован факт укладывания младенца в первый месяц жизни в специальный корсет из берестяной коры, с тем, чтобы сковать свободу его движений. Перевязывали ребенка сверху вниз: начинали с ручек, заканчивали ножками. Необходимость тугого пеленания объяснялась по-разному: "чтобы спокойнее спал", "чтобы тело было правильное и ноги прямые", чтобы не поцарапался", либо, как в приведенном отрывке, "чтобы не выросло дитя уродом" и т.д. Какими бы ни были бытовые объяснения, они позволяют предположить семантическую аналогию между пуповиной и длинным поясом для пеленания. Выражая идею протяженности жизненного пути, они в неявном виде содержали пожелание ребенку блага и наделялись некоторым магическим смыслом. Указание многих наших информаторов на то, что тугое пеленание предписывалось до пяти-шестимесячного возраста, совпадает с приведенным описанием в книге С.В.Максимова. По-видимому, этот возраст и можно рассматривать как одну из первых, в контексте мифопоэтических представлений о жизненном пути, маркированных границ возрастных этапов, когда процесс естественного развития ребенка приобретал культурный смысл. "Развязывание" свободы движений ребенка происходило, как отмечалось, в пяти-шестимесячном возрасте и приблизительно совпадало с появлением первых зубов. Появление зубов, несомненно, маркировало начало нового этапа в жизни ребенка, связанного с ростом его жизненных сил и уменьшением уязвимости перед нечистой силой. "Беззащитными от всякой порчи бывают дети, пока они еще без зубов. Между прочим, когда у них начинают прорезываться зубы, в это время для большей успешности этого процесса ребенка обязательно опоясывают поясочком", - отмечал А.С.Сидоров /12/. В это же время ребенку в люльку начинали давать игрушки: бараньи косточки, катушки, цветные лоскутки (особенно девочкам), самодельные куклы, шуршащую бумагу, специально вырезанные из дерева деревянные игрушки (особенно мальчикам) и т.п. Все это, по всей видимости, также символизировало момент перехода от "неживого" состояния к "живому". Подобный синтез практического и символического планов, который вслед за Т.В.Цивьян можно назвать "мифологическим программированием повседневного поведения" /13/, был характерен и для других сторон культурного "очеловечивания" ребенка, например, в приучении к туалету. В традиционном семейном быте коми существовала установка на очень раннюю в этом отношении аккуратность. Уже двух-тремесячного ребенка ("когда начнет держать головку") специально держали во время или после кормления над полом или тазом. Считалось, что если с раннего возраста ребенка приучить к опрятности, он будет аккуратным, а "не научишь, сама виновата" ("он ко велод, ачыд и мыжа"). Интересно, что большинство информаторов связывает приучение ребенка к горшку с умением самостоятельно сидеть, ходить, "что-то понимать". По всей видимости, самые привычные (и поэтому важные) действия и практические умения народное сознание наделяло символическим смыслом. В то же время, они выступают как предписываемые, аскриптивные возрастные свойства, отражающие процесс взросления ребенка. Так, собранный нами лексический материал позволяет вычленить внутри периода от рождения до двух-трех лет шесть неявно отраженных в сознании людей этапов развития ребенка и определить шесть групп соответствующих терминов. За исключением первого - "пуз чужом кага" (новорожденный ребенок), - остальные фиксируют внимание на действиях, доступных и предписываемых ребенку: "нень пом кага" (грудной, т.е. сосущий грудь ребенок ), "кыскасьо", "кыскасьысь" (ползает, ползунок), "кок выло сувто", "коко сувтысь" (встает на ножки, встающий на ножки), "кокон ветло", "кокон ветлысь" (ходит ножками, умеющий ходить ножками), "сернито", "сернитысь" или "висьтасян кага" (говорит, умеющий говорить). Долго не встающего на ножки малыша называли "седун", а нанимая няню для ребенка, могли сказать о нем так: "Оз нин кие кай, кока кага" (на руки уже не просится, сам ходит). Ребенка, хорошо овладевшего ходьбой и речью, называли "целой жоник" или "полный жоник" (соответственно и "невеста"), подчеркивая тем самым значимость этих умений. Использование глаголов и отглагольных именных форм для описания некоторых возрастных ступеней подчеркивает не только утилитарную, но и символическую значимость овладения ребенком определенными практическими умениями. Несомненно важным временным этапом в процессе взросления ребенка был возраст в один год. Мифологизация этой возрастной границы проявляется, в частности, в снятии целого ряда старых и появлении новых запретов и предписаний. Годовалому ребенку впервые можно было подстричь волосы, а по некоторым данным, и ногти, которые до достижения ребенком этого возраста матери предписывалось откусывать зубами. В год ребенка впервые можно было поднести к зеркалу, или показать ему его собственную тень. В приведенной выше цитате из книги С.В.Максимова отмечается, что в этом возрасте больше не возбранялось показывать ребенку "сильный печной свет". Заслуживает внимания и то, что мать годовалого мальчика больше не брала его к себе в постель. Многие информаторы указывают, что смерть годовалого ребенка переживалась гораздо сильнее, чем смерть младенца до года. Последний пример чрезвычайно показателен в психологическом аспекте. Он раскрывает влияние культурных факторов на структуру эмоций. Уместно отметить, что, анализируя традиционные брачные обычаи и представления об орте - т.е. душе-двойнике человека, некоторые исследователи пришли к выводу о том, что в рамках циклического восприятия времени под годом могла пониматься вся жизнь. Это наблюдение в определенной степени объясняет важность достижения годового рубежа /14/. Снятие некоторых табу и появление новых запретов и предписаний свидетельствует об изменении статуса ребенка. Первое пострижение волос и ногтей не только символизировало отдаление ребенка от мира природы, но и появление способности к речи, что приближало его к миру людей /15/. Следующим важным этапом вхождения ребенка в "мир культуры" следует считать достижение им возраста двух-трех лет, с которым также связывались определенные изменения в бытовом и ритуальном отношении к нему. Одним из примеров может служить "утрата" "чистоты" и особых целебных свойств мочи ребенка. (В.П.Налимов отмечал характерные для традиционных представлений мнение о "чистоте" мочи ребенка до трех лет /16/). Как важную ступень процесса "очеловечивания" ребенка можно рассматривать изменение его гардероба: до определенного времени маленькие дети, независимо от пола, носили длинные рубахи, а в возрасте двух- трех лет мальчики получали штаны (по другим данным это происходило в пять-шесть или даже семь лет). Девочки получали разрешение на пользование этой деталью гардероба гораздо позднее, иногда только в тринадцать. а то и в пятнадцать лет. В ряде районов ношение женщинами штанов вообще считалось грехом, и только в сильные морозы девушка вместо них могла надеть теплую женскую кофту или мужскую рубаху, просунув ноги в рукава и закрепив ее на поясе. (Впрочем, имеются данные и о запрете на использование мужских рубах в этих целях). В каком бы конкретно возрасте это ни происходило, важно, что наступал момент, когда мальчикам шили штаны, а девочкам - платья, в то время, как до этого те и другие ходили в длинных рубахах. Изменение гардероба на определенном этапе можно считатать актом "разведения" детей, основанном на критерии половой принадлежности. В данном контексте такое "разведение" по половому критерию носило не только биологический, но и социальный характер. Определенным символическим смыслом был пронизан и взгляд взрослых на процесс овладения детьми практическими умениями и навыками. Выразительным примером этого может служить восприятие начала самостоятельного хождения и произнесения первых слов, считавшихся важными не только для упоминавшихся "анальных" воспитательных обычаев, но и для включения ребенка в наиболее важные ритуальные сферы жизни общины: посещение церкви и кладбища. Говоря о первых шагах ребенка, следует подчеркнуть, что это вызывало особую радость всей семьи. Ребенка, сделавшего первые самостоятельные шаги, брали на руки, гладили по головке, целовали, хвалили: "Молодец, уже полный жених. Сейчас догонишь брата и сестру, в лес с другими ребятами будешь ходить", "Золотой сыночек, вот еще один ходящий по земле появился" (Золота пи, вот ещо оти муталялысь лои). Ребенка жестами и словами поощряли к следующим шагам: "Топ, топ, иди, мой хороший, ножками топай, хороший сыночек, большой уже, ножками давай, ножками" (Таат,таат, лок мадаа, жале менам, коко еще воськовт, лок ме доро, муса пи, ыджыд нин, кокоон, кокоон мун) и т.п. Иногда, желая выразить свое одобрение, в удивлении разводили руками: "Ножками пошел, вот золотой!" (Вот кагукыд, кокон мунiс, вот золотукыд!) В ход шел весь богатый арсенал ласковых обращений: "утка лапа", "роч акань" (русская кукла), "сьолом шор" (середина сердца), "дитюкой" и даже "шлечкан гаг" (стрекочущее насекомое) - последнее выражение, по-видимому, спонтанно возникло в речи по звуковой ассоциации шагов ребенка со стрекотаньем насекомого. Иногда в такт шагам малыша могли приговаривать: "Не ходи в чужой огород, есть свой, вот свое и ешь, вот хороший, вот хороший, иди своими ножками" (Эн пыр йоз йоро огородо, эм аслад, вот и сей ассьыд, ай и шань, лак ас кококад). Ребенка парили в бане, приговаривая: Коко, коко, ветлодлi, Чодъя-пувъя ягод, Мыр пома нюрод, Сэтора раскод, Озъя тылаод. Ножки, ножки, ходите За черникой, за брусникой, На морошковое болото, В смородиновую рощу, На земляничный луг. Интересный факт, имеющий аналогии в восточнославянских воспитательных обычаях, записан в селе Пажга Сысольского района от Бусовой Маргариты Степановны, 1918 года рождения: "Когда ребенок только-только сделал первый шаг, то взрослый ему ножницами между ножками перерезал невидимую нить. Считали, что ребенку мешает ходить невидимое "путо", и его необходимо перерезать". Практически повсеместно были приняты благопожелания ребенку, делающему первые шаги: "Господь Бог дал тебе ноги, поставил на ноги. Пусть он тебя сохранит" (Ен Господь тэныд кокъяс сетiс, коквыло сувтодic. Да мед сiйо тэно видзодас), " Сыночек, иди, пусть Бог даст тебе красивые да хорошие ножки, быстро будешь топать" (Пиукой, мун, мед сетас Енмыс тэныд мича да бур кок, воймыны одйо кутан). Произнесение первого слова малышом для многих роителей было не меньшей радостью, чем первые шаги, и также отмечалось взрослыми как момент взросления: "Дорогой мой ребенок, говорить можешь, какой большой" (Донаой менам чадой, сернитны кужан, кутшом ыджыд". Родители ждали, каким будет первое слово ребенка: "если этим будет слово "папа", то он будует таким же смелым и сильным, как отец, - сказано в одной из полученных анкет. - Отец встречал это слово с восторгом, поднимал ребенка высоко на руках. Мать плакала от радости". Обычно первыми словами малышей были "мамо", "айо" ("батьо"), "бабо". Взрослые всячески выражали ребенку свою радость, хвалили его. "Особенно радовались братья и сестры, разговаривали с малышом, смеялись над неправильно произнесенными словами, просили произнести лучше, однако с ребенком не сюсюкали, т.к. боялись, что тогда дети будут плохо говорить, тяжело произносить слова", - вспоминают наши информаторы. Очень выразительно описание реакции семьи на первое слово ребенка, полученное в Ижемском районе: "Собиралась вся семья, просили, чтобы ребенок еще раз повторил сказанное, целовали, передавали из рук в руки по кругу". Описанный сюжет интересен не только с точки зрения эмоционального отношения к первым словам малыша. Передавание ребенка "из рук в руки" можно соотнести с целым кругом понятий, восходящих к идее "кругового пути", который, говоря словами В.Н.Топорова, "... имеет целью освоение внутреннего пространства и усвоение его себе через познание его самого ... через изгнание злого, деструктивного начала" /17/. Как указывают информаторы, дети "раньше ходить начинали поздно, в два, а то и в три года". Поскольку кормление грудью продолжалось "долго, пока есть молоко", иногда до рождения следующего ребенка, то отнятие ребенка от груди часто также совпадало с возрастом два-три года. С отнятием от груди совпадало, как правило, начало соблюдения поста, т.к. ребенок теперь питался вместе с другими членами семьи. В уже упоминавшейся книге "Год на Севере" С.В.Максимов пишет: "С раннего возраста, лет с трех или четырех, он уже в лодке, на воде, с веслом в руке, на детских шалостях, а вскоре в серьезных работах, где требуется от него ответа нешуточного..."/18/. Требование "ответа нешуточного" свидетельствует об изменении отношения к ребенку взрослых членов семьи, дополнении чисто эмоционального отношения требованием и оценкой. Подобный сдвиг в структуре социальных экспектаций намечался, когда ребенок достигал возраста трех-четырех лет. С этого времени ребенок вступал в период более жесткой регламентации его поведения, требующей все более строгого соответствия половозрастным стереотипам. Это находило выражение как в вербальном общении с ребенком, в словесных поощрениях и порицаниях, так и в снятии запрета на телесные наказания. С этого возраста его не возбранялось дернуть за чубчик, шлепнуть или припугнуть прутиком, когда он "капризничал или делал что-то, понимая, что нельзя". Этнографические и лингвистические данные свидетельствуют о том, что по мере взросления ребенка увеличивались наборы предписаний, требовавших соответствия половозрастной идентичности в хозяйственно-трудовой, ритуальной и досуговой сторонах жизни семьи и общины. Реализация полоролевых установок наиболее очевидна в сфере домашнего труда. В пяти-семилетнем возрасте происходит активное включение детей в трудовую жизнь семьи, мальчиков преимущественно в мужские, девочек - в женские виды деятельности. Показательно, что даже там, где дети выполняли одну и ту же работу, происходило "разделение труда" в соответствии с культурным стереотипом: девочки чистили и мыли картошку, а мальчики, как отмечается в одной из анкет, "даже резали ее. Некоторые мальчики очень рано брали в руки и умели пользоваться ножом, с семилетнего возраста". Выразительной иллюстрацией полоролевых ориентаций является ряд закрепившихся в коми языке вербальных оценок, связывающих возможность создать семью со способностью и умением вести хозяйство. Выражениями "жоник пу" (настоящий жених), "жоник нин" (жених уже), "невеста пу нин" (настоящая невеста), "мужичей нин тэ" (мужик уже), "монь пу" (уже готовая сноха, невестка), "ань пу" (настоящая женщина), "готрасьны нин позьо" (уже жениться можно), "миян вердысь!" (наш кормилец!) и т.п. часто поощряли даже маленьких детей за хорошо выполненную работу. Важно подчеркнуть полисемантический характер приведенных словесных поощрений, в которых, в зависимости от контекста, актуализировались разные смыслы. Прежде всего, очевидно, что, имея ярко выраженный сексуальный аспект, эти оценки служили одним из способов придания ребенку "культурных" признаков принадлежности к определенному полу. Кроме того, выполняя оценочную функцию, эти речения предполагали безусловную значимость той или иной роли в иерархии социальных статусов. Немаловажен и их очевидный воспитательный смысл: посредством этих слов детям подспудно внушалось, что в роли жены или мужа им придется много трудиться и нести ответственность за свою семью и состарившихся родителей. Употребление слова "пу" (дерево) в приведенных примерах представляется весьма многозначительным. Очевидно, что под этим словом подразумевается не только "строительный материал", но и космологическая вертикаль, соединяющая три уровня космоса. Иными словами, в нем угадывается ссылка на мифологический прецедент творения мира. Весьма перспективным, очевидно, следует считать анализ тех операций, с овладением которыми в народных представлениях связывается переход на следующую возрастную ступень. Отметим, что эти действия удовлетворяют следующим требованиям: они совершаются ребенком впервые и самостоятельно; многие из них совершаются ребенком вместо более старших членов семьи; все эти действия из ряда нормативных, положительно оцениваемых взрослыми. К наиболее значимым действиям такого рода можно отнести такие, как "в первый раз пошел", "сказал первое слово", "начал пользоваться горшком", "стал самостоятельно одеваться", "начал держать ложку и есть за столом". Эти умения свидетельствуют не только об определенном прогрессе в физическом и психическом развитии ребенка, формировании навыков самообслуживания, его культурной адаптации. Не менее важным является момент освоения ребенком нового пространства. "Освоенное пространство - всегда семантизированное пространство, подвергшееся некоторой ценностной акцентировке", - отмечает А.К.Байбурин /19/. Для маленького ребенка "пространство" - это не только дом, но и предметы домашнего обихода, а также члены семьи. Формирование понятий, развитие умения пользоваться предметами, вхождение детей в структуру семейных отношений предполагают получение "некоторого "избыточного" (с точки зрения оценки физических свойств объекта) содержания, необходимого для включения этого объекта в простейшие классификации, без чего он ... не может считаться освоенным... Вхождение объекта в классификацию делает возможным его соотнесение в принципе со всем остальным миром символов... В самом общем смысле область освоенного - это область правил, запретов, предписаний" /20/. Для освоения внутреннего, домашнего пространства чрезвычайно важной сферой являлась помощь родителям по дому. Большое количество полученных нами анкет дает возможность выделить наиболее значимые из них: "подмел пол", "занес дрова", "вымыл посуду", "окучивал картошку", "очистил грядки от сорняков". Интересно, что в перечне операций, связанных с работой по дому и маркировавших переход на следующую возрастную ступень, в наших анкетах чаще других повторяются две: способность "нянчить детей", т.е. оставаться в доме за старшего, и умение "очистить вареную картошку". Нет сомнения, что последняя операция, аналогично другим, преобразующим "природное" в "культурное", имплицитно оценивалась не только в утилитарном аспекте. Возраст шести-семи лет являлся этапом "выхода вовне", когда взрослые начинали брать ребенка с собой в поле косить и жать, пасти коров, отправляли в чужие семьи нянчить детей, посылали в другую деревню с какими-либо поручениями. Если за пределы "домашнего" пространства уходил ребенок, еще не достигший этого возрастного рубежа, то это не только не поощрялось, но было запрещено, и за нарушение запрета следовало строгое наказание. Необходимо подчеркнуть, что наказания, как и поощрения (иными словами, реакции взрослых на нарушение запретов и выполнение предписаний), отражали нормативные установки культуры. В этом смысле их можно рассматривать как эффективный механизм социализации детей и, более узко, усвоения ими половых ролей. Кроме того, этнографический материал, связанный с поощрениями и наказаниями детей, проливает свет на традиционные представления о возрастной периодизации и половом диморфизме. В обобщенном виде систему телесных наказаний (далеко не во всех семьях применявшихся, тем не менее, достаточно распространенных в традиционном воспитании коми) можно описать следующим образом. Начиная с возраста в один год, ребенка могли "слегка шлепнуть", "дернуть за чубчик", если не слушается; с трех лет - "шлепнуть по попке", "дернуть за ушко", "припугнуть березовой вицей". В пять-шесть лет вица могла быть использована уже не только для "припугивания", когда ребенок капризничал или "нарочно делал плохо". Семилетним могло уже достаться "всерьез" (ср. с христианской традицией считать детей до семи лет безгрешными, а после семи лет - отвечающими за себя и обязанными исповедоваться). Детей с десятилетнего возраста "хлестали поясом, ремнем по спине". Существенно, что наши информаторы не отметили больших различий в применении телесных наказаний по отношению к мальчикам и девочкам, "разве что девочек били реже, потому что они реже проказничали и дрались", а мальчиков "приучали не бояться боли, быть сильными и не бояться наказаний". Что касается ласкового обращения с детьми, то количество ласк значительно сокращалось к трехлетнему возрасту, особенно "когда появлялся на свет следующий ребенок, и все внимание - ему". Тем не менее, матери, и особенно бабушки и дедушки, могли проявлять теплое, ласковое отношение к детям достаточно долго: к мальчикам - до девяти-десяти лет, к девочкам - до двенадцати-тринадцати, а "иногда и до замужества". Возвращаясь к особой маркированности семилетнего рубежа в жизни ребенка, следует сказать и о такой важной стороне жизни общины, как ритуал похорон, поскольку степень соответствия "нормальному" ритуалу, т.е. похоронам взрослого, служит важным показателем возрастных границ в культуре. "На похоронах ребенка, которому не исполнилось семи лет, не было бабок, которые отпевали", - отмечают информаторы, подчеркивая тем самым "ритуальную полноценность" семилетних детей. Следующей возрастной ступенью следует считать рубеж в девять-десять лет для мальчиков и двенадцать-тринадцать лет для девочек. Именно в этом возрасте девочка была способна взять на себя практически всю ежедневную домашнюю работу и при необходимости заменить мать, а мальчика в десять лет отец начинал брать с собой на "взрослые" работы. Описывая процесс включения детей в трудовую жизнь семьи, Н.Д.Конаков указывает: "До 10 лет непосредственно в производственной деятельности помощь детей была минимальной и носила во многом игровой характер... Лет с 10 детей уже привлекали к традиционным трудовым процессам на правах участников, поручая им отдельные посильные операции... Десятилетние подростки начинали работать по найму за денежную оплату"/21/. Отношение взрослых к детям, их социальный статус в целом в значительной мере определялись их участием в трудовой жизни семьи. Это подтверждается многочисленными примерами. Наиболее яркой иллюстрацией такого рода является то, что во время помочей по строительству дома хорошо и много работавшим детям десяти-двенадцати лет давали, вместе со взрослыми, попробовать самогон, с приговором "пей, но не напивайся", при том, что в целом употребление самогона детьми и молодежью до восемнадцати- двадцати лет было категорически запрещено. Приблизительно на этом же возрастном этапе происходила сегрегация детей по полу в свободном времяпрепровождении, а также углублялись изменения в структуре их взаимоотношений. Отношения между мальчиками и девочками приобретали оттенок конфронтации и соперничества, что проявлялось, в частности, в стремлении мальчиков пробраться , в отсутствие хозяйки, в чомик - маленький домик, сооруженный во дворе из досок и другого материала, служивший местом для игр девочек - и перевернуть в нем все вверх дном (ср. обычай парней тайно пробираться на девические посиделки во время перерыва в работе девушек, с тем, чтобы порвать выпряденную нить, спрятать прялку и т.п.). Существовавшие культурные ориентации детей на мужские и женские сферы труда обусловливали иерархию дифференцированных реакций взрослых на соответствие или несоответствие имевшимся ожиданиям относительно детского поведения. Как отмечают информаторы, главным требованием к девочкам были добросовестный уход за маленькими детьми и аккуратность в выполнении домашней работы. Самое суровое наказание следовало в том случае, когда девочка оставляла малыша одного и убегала гулять. Примечательно и то, что слова взрослых "будешь неопрятна, в жены не возьмут" воспринимались как серьезное предупреждение. Мальчиков наказание ждало за плохое выполнение мужской работы, лень, дерзость, курение, драки. Похвала и поощрения детей, как и наказания, были связаны, главным образом, со сферой домашнего труда. Высокий статус трудолюбия, работоспособности и мастерства в иерархии качеств нормативного канона личности в традиционной культуре коми находит подтверждение в фольклорных текстах, паремиях, а также в закрепившихся в коми языке вербальных оценочных реакциях на поступки детей, в системе узуальных метафор, содержащих отношение к ним коллективного сознания народа. Согласно современным лингвистическим идеям, одним из универсальных языковых механизмов следует считать обозначение явлений, наиболее значимых для того или иного коллектива, максимальным числом синонимов. Исходя из этой особенности, мы проанализировали словесные оценки поступков детей (около трехсот пятидесяти единиц), собранные в ходе бесед с пожилыми людьми, выросшими и живущими в разных районах Республики Коми. Все словесные оценки и реакции взрослых были сгруппированы в соответствии с характером поступка или особенностью личности ребенка, подвергавшимися оценке. Количественное сравнение этих групп позволило выстроить некоторую иерархию наиболее значимых черт и качеств личности ребенка положительного и отрицательного ряда, иными словами, в общих чертах обрисовать нормативный канон ребенка. Как свидетельствует собранный нами материал, наибольшему количеству вербальных оценок подвергаются качества и поступки ребенка, связанные со сферой труда. Таких словесных реакций мы насчитали около семидесяти. Большая часть из них выражает критику и порицание ленивых и неумелых детей. Так, например, синонимический ряд узуальных выражений, содержащих слово "дыш" (ленивый) для обозначения ленивого человека состоит не менее чем из двадцати трех единиц: дыш пон, дыш лов, дыш кур, дыш вежом, дыш кер, дыш куль и др. Семантически близкую к ним группу составляет ряд словосочетаний, которые можно перевести как "дырявые руки", "неумелые, неловкие руки": "кын ки", "розя ки", "крукыль ки", "няр ки", "пуом ки", "гож ки". В положительном ряду им соответствуют выражения: "зарни ки", "зарни ки пом" (золотые руки), "зарни чунь", "зарни чунь пом" (золотые пальцы), "пельк ки" (ловкие руки), а также фразеологизмы "золота чунь помсьысь киссьо" ( золото с концов пальцев сыплется) и "гыж пыр лэдзьны" (пропустить сквозь ногти, т.е. чисто, аккуратно прясть). Выражения "зарни чунь", "зарни ки пом" и "гыж пыр лэдзны" относятся, главным образом, к женскому рукоделию, акцентируя внимание на мастерстве и искусности работницы. Можно предположить, что семантическая соотнесенность золота и ногтей с областью "иного" мира придавала оценке труда оттенок сверхъестественности и чуда. Большую группу слов и словосочетаний составляют реакции взрослых на такие качества, как активность, подвижность, и малоподвижность, робость, что не дает повода усомниться в значимости данных свойств для ребенка в представлении взрослых. Бойкому, подвижному ребенку говорили: "Борттом лэбач" (бескрылый летун), "вабергач" (водоворот), "дурпоп" (юла), "биа ныв" (огненная девочка), "куим юра" (трехголовый) и т.д. Малоподвижного, робкого могли назвать "ва кукань" (новорожденный теленок), "шыр пи" (мышонок), "коч сьолом" (заячье сердце, "нямыд" (тряпка) и т.д. Многие из выражений этого типа трудно однозначно охарактеризовать как положительные или отрицательные, так как в них сочетаются похвала и осуждение. Однозначность оценки они приобретали в определенном контексте. Для иллюстрации приведем следующие выдержки из полученных анкет. "Обычно дети бойкие заслуживают в семье уважение, но в то же время им больше всех и достается; на тихих и застенчивых детей меньше внимания обращали", "робких детей жалели, т.к. им трудно в жизни будет. Бойкий - не пропадет в жизни, смелый растет". "Если активность ребенка переходила границы, то ругали и били. Но в основном считали, если боевой - значит, будет хорошо работать. Если тихоня, значит, непутевый". В последней цитате с полной очевидностью прослеживается значение качеств группы "активный - пассивный" для хозяйственно-трудовой сферы жизни семьи. Уместно снова сослаться на наблюдения С.В.Максимова: "На вольном просторе и при неудержимой ничем свободе ребенок развивается в куче соседних ребятишек-сверстников дальше, все время, до тех пор, когда он делается полным парнем-женихом. Смирен от рождения: его бьют и делают подневольным мучеником всех детских капризов; боек он - ему первый скок в чехарду, ему переднее место и во всех играх. Везде он - из главных зачинщиков, а потому чаще бит и отцом своим, и чужими, и сельским начальством"/22/. Реакция взрослых на поступки и черты характера ребенка определялась тем, от кого эти оценки исходили. В полученных нами анкетах имеется интересное в этом отношении высказывание, зафиксированное на русском языке: "Если ребенок старшим не дерзил, а умел постоять за себя, хвалили: "Молодец! Не давай себя в обиду!" Чаще хвалил отец. Если ребенок рос робким, застенчивым, мать жалела, отец же подтрунивал: "Тихоня! Мямля!" Изменения в оценке этих качеств ребенка по мере его взросления, в частности, можно проследить в следующем высказывании: "Родители радовались, если ребенок рос бойким, но боялись, что он останется таким, когда вырастет. Когда ребенок был маленьким, ему шутливо говорили: "шпана", "лешак кодь" (как черт), "вир юысь" (кровопийца), "юртом петук" (безголовый петух). Но к восьми годам эти слова теряли шутливый оттенок, выражали досаду, осуждение. К тихим, робким детям относились спокойно, но не хотели, чтобы они всю жизнь оставались такими, поэтому говорили: "Тайо абу морт!" (Это не человек). Точное указание на восьмилетний возрастной рубеж отнюдь не случайно, так как именно в это время происходило активное привлечение детей к труду взрослых. По всей видимости, имело место смещение акцента с активности ребенка как таковой на социальную значимость его действий. Характерно, что в случае оппозиций "бойкий-робкий", "активный-пассивный" собранные данные не позволяют говорить о существенных различиях в оценках поведения мальчиков и девочек, требующих от последних более робкого или пассивного поведения. Более того, в то время, как мальчиков наказывали за драки, девочку поощряли, "если давала сдачу". Здесь уместно вновь вспомнить игру, распространенную почти повсеместно среди коми девочек - в "чом", или "чомик". Самостоятельно, или иногда с помощью старших, девочки сооружали и обустраивали чом. В нем они были полными хозяйками, воспроизводя и усваивая в игре традиционный бытовой этикет. Невмешательство взрослых в эту сферу жизни дочерей говорит о том, что самостоятельность и активность были качествами, поощрявшимися в девочках. Если отношение к робким и застенчивым детям было неоднозначным, то плаксивые, обидчивые, хнычущие всегда вызывали осуждение, выражавшееся в соответствующих кличках и дразнилках: "нярбаля" (хнычущая овца), "кузь ныр" (длинный нос), "рака, рака, рака шой" (букв. труп вороны) и др. Вербальные оценки в рамках оппозиций "умный - глупый", "здоровый, крепкий - слабый, хилый", "ловкий - неуклюжий", "аккуратный - неряшливый" также в значительной мере были связаны со способностью и умением трудиться. Сопоставление словесных оценок с невербальным контекстом позволяет говорить о том, что, например, ум понимался не как интеллект, а скорее как смекалка, сообразительность, способность быстро научиться тем или иным практическим операциям. Кроме описанных выше, к наиболее непривлекательным в глазах взрослых качествам детей относятся упрямство, чрезмерная болтливость, сквернословие, непослушание, завистливость, жадность, нечестность и др. Обращает на себя внимание то, что в количественном отношении отрицательные вербальные характеристики и оценки преобладают над положительными. Это свойственно многим языкам и культурам и объясняется тем, что негативный моральный долг имеет более ясную оценочную окраску, чем позитивный /23/, выражая ограничивающий характер моральных норм /24/. Количественный анализ словесных реакций является важным критерием определения степени значимости тех или иных явлений в культуре. В то же время, без учета невербального контекста, а также степени экспрессивности оценок он не может служить объективным основанием для суждений об иерархии моральных ценностей на уровне обыденного сознания. Некоторые проступки редко подвергались обсуждению в силу того, что степень распространенности тяжелых нарушений нравственных норм в традиционном обществе была весьма низкой. В традиционном быте коми села к таким проступкам, несомненно, относилось воровство, наказание за которое иногда граничило с жестокостью. Не менее суровой была реакция окружающих на факт приживания ребенка незамужней девушкой. С другой стороны, определенные явления именно в силу своей практической и семиотической значимости не подлежали частому обсуждению. Убедительной иллюстрацией этого может служить восприятие первых регул у девушки. Сама тема регул чаще всего оказывалась запретной даже в разговорах матери с дочерью и среди близких подруг. Как правило, с приходом первых регул девушка испытывала страх и стыд; она плакала, не понимая, что происходит. В рамках мифоритуальной концепции жизненного пути данному физиологическому рубежу взросления девочки придавалось исключительно важное значение. В пользу такого допущения свидетельствует недавно полученная этнографическая информация, зафиксированная в Койгородском районе от К.С.Чугаевой, 1915 г.р.: "При появлении первых менструаций у девочки мать объясняла, что это и что надо делать, а также говорила, что теперь она стала взрослой девушкой и сможет забеременеть. Вечером мать сама расчесывала волосы, и, заплетая косу, говорила дочери пожелания, чтобы она была здоровой девушкой и женщиной, чтобы болезни обходили ее, чтоб могла легко рожать, и рожать желанных и здоровых детей, чтобы молока в груди было, как в полноводной реке. Затем гребень вставляла девушке в волосы". Известно, что манипуляциям с волосами в древних и традиционных обществах придавали особый символический смысл. В данном случае процедура расплетания косы (волос) и укладка новой прически несомненно отмечали вступление девушки в новое возрастное сообщество. Примечательно, что другое, особо выделяемое (отличаемое) изменение прически приурочивалось к циклу свадебных обрядов. Исключительно выразительным представляется в приведенном описание указание на использование матерью девушки гребня. В этнографических исследованиях убедительно выявлена связь между гребнем и кругом представлений о соитии и/или фаллическом начале. Можно полагать, что расплетая дочери волосы, мать впервые явным и очевидным образом формулировала дочери благопожелания относительно будущего деторождения. Первые регулы являлись естественным и очевидным маркером перехода девочки в девичество. При этом операционная сторона взросления не утрачивала своего значения, приобретая новый эмоциональный смысл и новое напряжение: девушки начинали готовиться к замужеству. Девочки и молодые девушки начинали принимать участие в молодежных посиделках примерно с тринадцати-четырнадцати лет, юноши - позже, лет в пятнадцать-шестнадцать. Достойно внимания, что на праздничных посиделках, приуроченных к Михайлову и Васильеву дню, осуществлялось ритуальное определение потенциальных брачных пар, которые во многих случаях заканчивались заключением брака. Важно подчеркнуть, что в исследованиях последнего времени обращалось внимание на мифологическую обусловленность молодежных обычаев Васильева дня, называвшихся "выбор дерева", где под деревом имелась ввиду потенциальная жена /25/. На обыденных посиделках, где девушки занимались рукоделием, они, наряду с прочим, шили и ткали приданое для будущего мужа. Между участниками посиделок разыгрывалось негласное соревнование, победа в котором была если не явной, то в любом случае очень почетной. Подготовка приданого символизировала период, непосредственно предшествующий замужеству, и потому достаточно ценный в ритуальном отношении. Важно отметить, что необходимым условием вхождения девочек в новое возрастное сообщество, приобщения их к играм и забавам молодежи был определенный уровень развития практических умений. Чтобы впервые быть допущенной на посиделки, девушка должна была уметь шить, вязать, прясть, точно также как петь и плясать. Подготовка к первому выходу велась тщательно и начиналась задолго до него: старшие подруги и сестры учили, "как себя вести, как пройти, как сесть, что взять с собой, специально разучивали песни к посиделкам. Девочка сама готовила веретена и пряслица, другое рукоделие. Первый день был днем своеобразных "испытаний", но в то же время ей помогали быстро освоиться. Вокруг "новенькой" водили хоровод и пели любимую песню. После этого она становилась равноправной на посиделках" /26/. Продолжая ссылку на С.В.Максимова, приведем завершение того абзаца, в котором историк обозначил вехи взросления детей: "... а вскоре [он уже - Н.С.] в серьезных работах, где требуется от него ответа нешуточного; его посылают по ягоды за Печору и туда же стеречь и считать пасущуюся скотину. Он уже сидит на лошади, как большой, он уже умеет при ветре справиться с парусом и не опружиться, он уже, за отсутствием отца на промысле, помогает бабам дрова колоть, печь затоплять и во всех домашних работах умелый человек и большое, толковое подспорье. Вот он уже и на рыбных промыслах побывал, и в тундре ходил за оленями и ими умеет править, и знает весь обиход при этом, он уже большой подросток и в поседках на святках видит не простую ребячью забаву, а что-то побольше и посерьезнее, и потому не пропустит приглянувшуюся ему девку без щипков и щекоток" /27/. Завершая обсуждение проблемы символизации возрастных этапов и половых ролей в традиционной культуре коми, уместно привести рассуждение Ю.М.Лотмана о роли границ в различного рода памятниках культуры: "Граница в тексте культуры может выступать в качестве инварианта элементов реальных текстов - как имеющих пространственные признаки, так и не имеющих" /28/. Материалы, собранные и проанализированные в данной статье, касаются, главным образом, временных границ. Их иерархия, обусловленная мифоритуальной концепцией жизненного пути, во многом определяла особенности половозрастной организации традиционного сельского мира. Рассмотренные под этим углом зрения вербальные способы общения с детьми и невербальные реакции на то или иное поведение также проливают свет на многие стороны процесса взросления детей в традиционной коми общине. В них находят отражение отношение культуры к детству, его ритуальный статус, возрастные границы и этапы, полоролевые ориентации и т.д. Анализ вербальных и невербальных оценок детей дает представление об иерархии ценностей культуры, в том числе о наиболее привлекательных и непривлекательных качествах человека, которые, в сущности, и определяли задачи воспитания детей. * * * 1. Байбурин А.К. Жилище в образах и представлениях восточных славян. Л., 1983. С.6-7. 2. Там же. С. 16. 3. Кон И.С. Ребенок и общество. М., 1988. С. 99. 4. Там же. С. 97. 5. Ср., например, с современной церемонией сбора будущих первоклассников "в первый раз в первый класс" 1 сентября. 6. См., напр.: Семенов В.А. Традиционная семейная обрядность народов Европейского Севера. С.-Петербург, 1992. Ильина И.В. Обычаи и обряды, связанные с рождением и охраной здоровья ребенка у коми // Традиции и новации в народной культуре коми. Сыктывкар, 1983. С.14-24 и др. 7. Налимов В.П. К вопросу о первоначальных отношениях полов у зырян // Семья и социальная организация финно-угорских народов. Сыктывкар, 1991. С.21. 8. См., напр.: Семенов В.А. Традиционная ... С.113-121. 9. Цит. по: Несанелис Д.А., Семенов В.А. Профессор В.П.Налимов, "финский шпион" // Родники Пармы. Вып.4.Сыктывкар, 1996. С.198. 10. Байбурин А.К. Обрядовые формы половой идентификации детей // Этнические стереотипы мужского и женского поведения. С.-Петербург, 1991. С.257-258. 11. Максимов С.В. Год на Севере // В дебрях Севера. Сыктывкар, 1983. С.99-100. 12. Сидоров А.С. Знахарство, колдовство и порча у народа коми. Л., 1928. С.104. Отметим попутно еще одно наблюдение А.С.Сидорова, связанное с ростом зубов у ребенка: "Не бывает колдунов моложе 9 лет. Последнее обстоятельство объясняется, повидимому, фактом выпадения к девяти летнему возрасту молочных и выростания новых постоянных зубов". Там же. С.22. В контексте обсуждаемой проблемы примечательно прямое указание на 9-летний рубеж в развитии ребенка, связанный с представлением о зубах как важном культурном атрибуте. Уместно привести и замечание этого ученого о том, что "Могущество колдунов бывает не вечно. Колдун, потерявший один свой зуб, становится уже не страшным". Там же. С. 22. 13. Цивьян Т.В. О мифологическом программировании повседневной жизни // Этнические стереотипы поведения. Л., 1985. С.154-179. 14. Несанелис Д.А. К интерпретации некоторых наблюдений А.С.Сидорова // IV симпозиум по Пермской лингвистике. Сыктывкар, 1991. С. 15. О связи "волоса и голоса" см., напр., Байбурин А.К. Обрядовые формы ... С. 259-262. 16. Цитируется по статье Несанелиса Д.А., Семенова В.А. "Профессор В.П.Налимов, "финский шпион" // Родники Пармы. Вып.4. Сыктывкар, 1996. С.198. 17. Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: Семантика и структура. М., 1983. С. 266 - 267. 18. Максимов С.В. Год на Севере ... С.100. 19. Байбурин А.К. Жилище в обрядах... С. 18. 20. Там же. С. 18. 21. Традиционная культура народа коми. - Ред. Конаков Н.Д. - Сыктывкар, 1994. С.120-121. 22. Максимов С.В. Год на Севере... С.100 23. Ивин А.А. Основания логики оценок. Л., 1970. С. 201. 24. Nelson L. System of ethics // New Haven, 1956. Цит по кн. Ивин А.А. Основания ... С. 192. 25. Несанелис Д.А., Семенов В.А. К критике некоторых этнографических идей П. А. Сорокина // Вестник культуры Коми Асср, N.4, Сыктывкар, 1991. С.85-87. 26. Информант Попова А.Т., 1920 г.р. Удорский р-н и Патракова А.Н., 1918г.р., Усть-Вымский р-н. 27. Максимов С.В. Год на Севере ... С.100. 28. Лотман Ю.М. О метаязыке типологических описаний культуры // Труды по знаковым системам N.4, Тарту, 1969. С.470- 471.  |
|
