Пемöсъяс

животные

Согласно к.-з. и к.-п. этиологическим мифам, в сотворении П. принимали участие оба демиурга — и Ен, и Омöль (к.-п. Куль). Причём, Омöль принимал значительно более активное участие в их творении.Так, им были сотворены хищные звери и птицы, лось, олень, заяц, кошка, мыши и крысы, ящерица. К созданиям Ена первоначально принадлежали лишь белка, собака и лягушка (по другой версии, в неё некогда превратился один из людей, см. Лягуша). Правда, позднее Ен внёс в некоторых П. Омöля (оленя, лося и зайца) изменения, после чего они стали считаться его творениями, а людям было разрешено есть их мясо. Кошке Ен дал тёплую шерсть, которой у неё вначале не было вообще, и обязал её за это впредь усердно ловить мышей и крыс. Собака тоже вначале была голой и получила свою шерсть от Омöля за то, что допустила его к охраняемому ею главному творению Ена, человеку. Отличался по своему происхождению от остальных П. только медведь. По одной из версий, он был сыном Ена, по другой — в него был превращён лешим один из людей. По к.-п. этиологическому мифу, все П. были созданы Еном и Кулем одновременно. Вначале они, работая вместе, вылепили из разноцветной глины туловища различных П. и оживили их. Затем из остатков глины были сделаны самые различные хвосты. П. пришли, и каждый из них выбрал себе тот хвост, который ему понравился.

Каких-либо чётко выраженных признаков существования у к.-з. и к.-п. зоолатрии не обнаруживается. В то же время, в охотничьей среде у них вплоть до недавнего времени соблюдался так называемый культ промысловых П., во многом аналогичный таковому у сибирских народов. Культ промысловых П. уподоблял их человеку, приписывал П. способность воспринимать человеческую речь, особенно слова, к ним относящиеся. Этим объяснялся запрет говорить неодобрительно о добыче, так как она обидится; употребление различных эвфемизмов в охотничьем языке, чтобы раньше времени не спугнуть зверя. Существовало убеждение, что убитые П. возродятся, хотя бы в виде других особей, поэтому их останки тщательно собирали и зарывали или оставляли в укромном месте.

Основой охотничьей морали у к.-з. и к.-п. было почтительное отношение к любой добыче независимо от её ценности. Обязательно полагалось добивать раненных П., чтобы они не мучились, ини в коем случае не приносить ещё живую добычу в охотничью избушку или тем более домой. Непростительным грехом считалось у охотников упустить подранка. Добычу мог оскорбить и кто-либо из посторонних, поэтому её скрывали от чужих, а шкурки обычно снимали ночью. При встрече на промысле никогда не называли действительное количество добытого зверя из опасения, что чужая зависть может обидеть П., и они перестанут попадаться. Предполагалось, что П. чутко относятся к проявленной к ним явно или скрытно недоброжелательности. При поимке ценного зверя ему оказывалось особое почтение, устраивался праздничный ужин из лучших продуктов. Снятая шкурка вывешивалась на самом видном месте, а тушка куницы или соболя хоронилась в неглубокой ямке, выкопанной в пепле костра. Разговоры охотников были посвящены исключительно эпизодам прошедшей охоты, причём о добытом звере отзывались только доброжелательно, подчёркивалось, что ужин этот приготовлен в честь "почётного гостя". Перед началом трапезы "почётного гостя" приглашали принять в ней участие. Особо выделялся из всех диких П. медведь, он более других наделялся человеческими свойствами, к нему относились с наибольшим почтением, а охота на него была строго регламентирована. Из остальных диких П. особое отношение в той или иной мере было к лосю, оленю, горностаю и зайцу, а также к мыши.

Из домашних П. особо выделялись собака и кошка. Любую скотину нельзя было наказывать. Ударивший корову прутом должен был в течение трёх лет воздерживаться от употребления молока, поскольку считалось, что иначе корова отомстит ему на том свете, когда он умрёт. И у к.-з. и у к.-п. существовали специальные лошадиные праздники (вöвъяслöн молебен лун), когда отслуживался молебен, а лошади подвергались освящению. Состарившуюся лошадь нельзя было убивать, как бы дряхла она ни была. Иначе она проклинала своего хозяина, и ни одна лошадь впредь у него долго не выживала. Непростительным проступком считалась кража корма из-под носа у лошади. За это она жестоко мстила вору после его смерти. Когда он, точнее его душа, переправлялся по шатающемуся бревну через горящее смоляное озеро, которое отделяло мир этот от потустороннего, подбегала лошадь, пасущаяся на лугах по ту сторону озера, ржала и говорила: "Переходи, если ты не крал корма из-под моего носа". Вор падал в озеро, и ему было суждено вечно барахтаться в горящей смоле.

Лит.: Климов 1990, Налимов 1907, Рочев 1984, Сидоров 1924, он же 1926, Fuchs 1924.

Н.Д. Конаков